— А ты весь дрожишь, — сказал Гилберт. — Дрожишь, дрожишь, дрожишь.
Уилл недовольно поморщился, чувствуя, что краснеет. Он неопределенно пожал плечами, пробормотал что-то насчет промозглой английской весны и запахнул на себе полы поношенного плаща — ну совсем как король Стефан из песни. Настоящий пэр, честное слово. Ричард тем временем уже закончил мочиться и спрятал инструмент обратно. Все еще держась за штаны, он тихонько зарычал и, хромая, побежал догонять белоголовую Энн, у которой были светлые ресницы, а бровей не было видно и вовсе. Бледные дети, хмурая и безрадостная зима, пасмурная Англия, белые призраки, совокупляющиеся в темной спальне… Энн же притворилась, что ей очень страшно, и побежала, радостно крича, в сторону ближайших кустов. Она оглянулась на своего маленького преследователя, выкрикнула дразнилку: «Свинка, свинка, колючая щетинка!» — и снова бросилась бежать сломя голову, и в следующий момент со всего маху налетела на неуклюжую фигуру, появившуюся из-за толстого и корявого дубового ствола. Дети сразу же узнали этого человека. Старый прощелыга, так его называли многие жители Хенли-стрит, бродяга и проходимец. Звали его Джек Хоби. Грязная рубаха, старая шляпа с помятой тульей… Интересно, кем он был: настоящим морским волком или же всего-навсего сухопутным вруном? Вообще-то, честно говоря, от Стратфорда до моря было далековато. Но Уилл все равно был уверен, что Хоби избороздил все моря вдоль и поперек. Сейчас старик, как, впрочем, и всегда, был в сильном подпитии.
— Ну, — сказал Хоби, держа Энн за плечи своими грязными волосатыми лапами, — вот ты и попалась, маленькая егоза. Царица Фортунато и Эрактеленти, значит, быть посему. Я возьму тебя с собой туда, где гуси водят хороводы, а обезьяны играют в догонялки.
Энн вырвалась и убежала, но было видно, что она ничуть не испугалась. Ричард засмеялся. У Хоби была уродливая физиономия, похожая на морду черта, какой ее обычно изображали на ярмарочных картинках, но вид у него при этом был такой комичный, что напугать ребенка при свете дня было невозможно — один глаз закрыт навсегда, вечно чумазые впалые щеки, редкие черные зубы и жиденькая борода, в которой всегда было полно хлебных крошек. Хоби осклабился — ну прямо настоящий пират! От него пахло так же терпко, как от головы банберийского сыра, а изо рта разило перегаром.
— Мастер перчаточник, — ухмыльнулся старик, глядя на Уилла. — Святые деньки наступают, ни тебе осликов, ни ласточек.
— Ластовиц, — тут же поправил Уилл и вдруг устыдился своего, желания выглядеть мастером. Перчаточное дело вовсе не было его призванием, хотя отец и забрал мальчика из школы, сделав своим подмастерьем и объяснив это стесненными обстоятельствами и необходимостью его помощи дома. Сын должен был постигнуть тонкости отцовского ремесла ad unguem, то бишь в совершенстве. Он был по уши в этом дерьме! Уилл покраснел; он чувствовал, что краснеет еще сильнее. Эх, и куда только подевалось достоинство старинного рода Арден, берущего свое начало где-то в глубине веков, задолго до завоевания Англии норманнами. Обширные земли, благородное высокомерие, голубятня в Уилмкоте, где ворковало шестьсот пар голубей… («Какой стыд, — плакала недавно мать, урожденная Арден, — они проезжали через Стратфорд, мои родные кузены, и даже не проведали нас. Не зашли, чтобы выпить стаканчик вина и передать семейные новости. Ох, горе, горе! Какой позор! Я же вышла замуж за голодранца. И где только были мои глазоньки… Горе мне, грешной!») На глаза Уилла навернулись слезы. Он тут же поспешил убедить себя, что глаза просто слезятся на ветру. Будет лучше, если дети успеют вернуться домой к обеду: там будут ждать старшая сестра, неряха Джоан, мать, которая считает себя настоящей леди, и отец — с его лица в последнее время не сходит тревожное выражение.
— Отправляйтесь в море, пока еще молоды, — продолжал глумиться Хоби. — Весь мир будет лежать у ваших ног. Остров Рук в Кансленде. Мадагастат в Скории, где правят магометанские цари, черные лицом, словно черти, и царицы-распутницы, готовые лечь с любым мужчиной.
