Он с трепетом склонился над ней и прошептал:
— Мэгги!
Веки ее вновь задрожали и глаза открылись. На сей раз совершенно явно:
— Джеймс?
Похоже, она была смущена, и Джеймс нежно погладил ее ладонь, испугавшись того, какая она холодная:
— Да. Я привез тебя к Роберту. Он тебя вылечит, любимая.
Если Мэгги и поняла сказанное им, то не подала виду. Веки ее стали устало смыкаться; затем она вновь заставила себя открыть глаза, словно упустила что-то очень важное.
— Джеймс, — мягко проговорила она и попыталась сесть, но Джеймс и лорд Маллин заставили ее снова лечь.
— Отдыхайте. Берегите силы, — тихо произнес Роберт.
— Что, Мэгги? Не разговаривай. Береги силы. В чем дело? — прошептал Джеймс. Приподняв ее ладонь, он прижал ее к своему лицу, стараясь согреть. Он даже не осознавал, что противоречит самому себе, уговаривая ее отдыхать и одновременно спрашивая, в чем дело. Все, о чем он мог сейчас думать, это что Мэгги холодна как покойница и что он теряет ее.
— Но… я должна… должна сказать, — прошептала она и, вздрогнув, набрала воздух в легкие. Боль исказила ее черты, когда Маллин начал обрабатывать рану.
— Ты делаешь ей больно! — воскликнул Джеймс.
— Да, делаю, — резко ответил Роберт и обратился к Мэгги, даже не взглянув на Джеймса: — И мне очень жаль, правда, Маргарет. Но я должен сейчас извлечь пулю и очистить рану. Будет очень больно. Миллз несет болеутоляющее, однако, боюсь, я не могу ждать. Вы уже потеряли слишком много крови.
— Да. — Мэгги сумела улыбнуться, хотя улыбка эта скорее походила на гримасу боли, прикрыла глаза и повторила: — Я… только… должна… сказать…
— Что, Мэгги?
Джеймс почти простонал ее имя, буквально физически ощущая всю боль, которую чувствовала она. Он уронил голову и в отчаянии сжал ее руку.
— Я люблю… тебя, — с трудом произнесла она. Голос ее был слабым, однако Джеймс полностью расслышал ее слова.
На глаза его навернулись слезы. Это удивило и даже испугало его. Джеймс не плакал с тех пор, как погибли его родители. Потрясенный собственной слабостью, Джеймс сжал ее ладонь, смахнул слезы с глаз и поднял голову.
— Мэг…
Имя ее застыло на его устах, когда Мэгги вдруг с силой сжала его ладонь и вскрикнула. В следующую секунду рука ее расслабилась, как, впрочем, и все тело. Она затихла.
— Что ты наделал?! — проревел Джеймс, вскакивая на ноги.
Он собрался было обежать вокруг кровати и схватить Роберта за грудки, но тут на плечо его легла рука, и он остановился. Джеймс повернулся и увидел Миллза, стоявшего позади с виноватым выражением лица и стаканом в свободной руке. Под мышкой он зажимал бутыль с каким-то медицинским снадобьем.
— Она просто потеряла сознание, — заверил Джеймса Роберт. Затем, кивнув на стакан, который протягивал ему лакей, он добавил: — А теперь выпей и иди молиться.
— Молиться?
— Да, молиться. Ей это теперь очень нужно, — мрачно сказал Роберт продолжая работать.
Джеймс опрокинул в рот налитую Миллзом порцию снадобья, и рука его сжала стакан, опус кая его, а лицо приобрело более жесткое выражение. Так много крови. Она так бледна. Он не мог ее потерять.
— Молись лучше ты. Если позволишь ей умереть, я…
Джеймс замолчал, когда Роберт поднял голову. Он смущенно опустил глаза, сам не веря тому, что пытался угрожать своему лучшему другу. Должно быть, он терял рассудок. Что, впрочем, неудивительно, если рядом Мэгги.
— Плохи твои дела, друг мой, — все так же мрачно заметил Роберт, и снова повернулся к раненой.
Рэмзи тупо наблюдал за тем, как работает врач, радуясь лишь тому, что Мэгги без сознания и не может чувствовать боль.
— Что? Мои дела плохи? Я не болен.
— Нет, ты именно болен. Я и прежде наблюдал критические случаи, но этот, пожалуй, худший из всех. Твои дела очень плохи. — Роберт выпрямился, поднял глаза на друга и пояснил: — Ты ее любишь, Джеймс. Поэтому и ведешь себя столь невыносимо. Тебе бы и вполовину так плохо не было, если бы я сейчас оперировал Джеральда. А теперь выйди отсюда и допей содержимое своего стакана где-нибудь подальше, чтобы я мог спокойно работать — иначе любить тебе скоро придется холодный труп.
На минуту Джеймс оцепенел, затем отошел от кровати, и Миллз проводил его до двери. Голова его поникла. Неужели это любовь? Вся его паника, его страх — это любовь? Если так, то книги лгали. Любовь — это не то прекрасное, облагораживающее чувство, делающее жизнь красочной и яркой. Она причиняла адскую боль, превращала людей в безвольных, пугливых слюнтяев. Проклятие! Любовь — это не рай, это ад.
