— В отпуске?
— У вас есть возражения?
— Простите, монсеньер, но мне казалось, со стороны Перпиньяна изрядно несет порохом.
На лице кардинала мелькнула пренебрежительная усмешка.
— Вы считаете, Перпиньян достоин вас?
И, ощутив проблеск интереса, вызванный похвалой, его преосвященство продолжал:
— Осада! Неужели в вашем возрасте вы жаждете еще одной раны? Если вы совершите то, чего я от вас ожидаю, шевалье, я сделаю вас графом, женю на богатой женщине, которая нс пикнет при этом. На деньги этой женщины вы снарядите полк и станете в первой же кампании бригадным генералом. Вам тридцать пять лет. Вы кончите, по меньшей мере, генерал-лейтенантом. Чего еще желать вам в жизни?
— Монсеньер, это или слишком много, или слишком мало, потому что это означает: поручение невыполнимо.
— Этого нс было сказано, когда в один прекрасный день в обществе двух-трех друзей вы поскакали в Кале.
Намек на подвески королевы, брошенный тем самым человеком, который был в ту пору злейшим его врагом и который искал теперь его поддержки, заставил покраснеть нашего гасконца.
— То, что вы совершили тогда для королевы, вы можете совершить теперь для особы не менее благородной, но гораздо более долговечной.
— Для Франции! — пробормотал д'Артаньян.
— Быть может, еще более значительной, — вполголоса отозвался кардинал. Затем он добавил:
— Выбрать необходимые средства предоставляется вам самому. Вот вам мои инструкции. И вот моя подпись, чтоб обеспечить вас экипировкой. Возможно, данного вам снаряжения окажется недостаточно. Мчитесь вперед, как молния, выказывая рвение. Но может возникнуть задача и потруднее: затаитесь, как мертвец, если в этом будет необходимость. Держите.
И он протянул мушкетеру тяжелый запечатанный конверт.
— И вот средства. — Он указал на мешок у изножья кровати. — До свиданья, сударь.
Д'Артаньян склонился перед этой бледной тенью, которая, казалось, устремилась в будущее, и вышел. В мешке было пять тысяч экю.
IV. КАК ПЛАНШЕ ПОКУПАЛ МИНДАЛЬНОЕ ПЕЧЕНЬЕ…
Д'Артаньян был человеком действия, но его преосвященство произнес роковое слово, и это слово было «затаитесь».
Тараскон кишел королевскими и кардинальскими шпионами. И каждый шпион был наделен двумя глазами. К каждый из этих глаз, сам по себе мог совершить две вещи: как бы взвесить на кончиках ресниц полученный от Ришелье кошелек и одновременно проникнуть зрачком в надпись на толстом конверте, который был на попечении д'Артаньяна.
И потому мушкетер считал, что всего надежнее довериться своей лошади, которая устремилась навстречу солнцу по пути в Арль.
От Тараскона до Арля четыре лье. Иначе говоря, часовая прогулка под бренчание экю и под перезвон собственных мыслей.
При въезде в Арль раскинулась ярмарка и подле ярмарки была лужайка, где привязывали лошадей.
Наш гасконец расположился на траве. Поскольку он не подозревал свою лошадь в симпатии ни к роялистам, ни к кардиналистам, он, не торопясь, вскрыл конверт.
В этом конверте заключался другой, на котором было написано: «Вскрыть в Риме первого августа».
— Кажется, нам предстоит дорога в Рим,— пробормотал наш гасконец. — А это, что ни говори, лучше, чем тащиться в Швецию, как выпало Шарнасе, которому довелось утешать сразу двух королей — шведского и польского, из одной и той же династии Ваза.
В этот момент шагах в двухстах от него образовалось сборище, и это привлекло внимание нашего гасконца. Из толпы доносились крики, чаще всего слышалось слово «вор».
Д'Артаньян приблизился небрежным шагом старого солдата. Толпа клубилась вокруг перевернутого лотка со сластями. Нуга, пряники, фрукты в сахаре, миндаль, леденцы усеяли землю.
Жители Арля разделились на два лагеря. Один наблюдал, другой действовал.
Стоит ли пояснять, что первый состоял из арлезианцев и арлезианок, второй — из мальчишек и собак.
Эта вторая партия поклялась, кажется, подобрать с земли все до последней крошки.
Заинтересовавшись тем что происходит, д'Артаньян счел уместным развести враждующие стороны. У иных участников стычки, схваченных его стальными руками, лица вдруг стали точно такого же цвета, как нос господина Мюло, когда его исследования заходили за полночь.
