Конана, скованного по рукам и ногам, втолкнули в душный подвал.
Каменщики приволокли большие плиты и раствор и принялись наскоро заделывать узкий лаз. Конан смотрел на них с равнодушием, достойным плененного тигра, с которым тот смотрит на служителей, убирающих его клетку, хотя мог бы одним ударом лапы переломить хребет любому из них. Ярость, безумная, темная ярость клокотала в душе киммерийца, но эта ярость была направлена не против подневольных рабочих, а против Мардуфа, их хозяина.
— Ты уж прости нас, брат,— вымолвил виновато один из каменщиков, выкладывая последний ряд.— Тут дело такое. Сегодня ты в этой проклятой башне, а завтра, глядишь, и я.
Луч света становился все тоньше по мере того, как один за другим ложились камни, пока не мигнул и исчез совсем. Конан оказался в кромешной тьме.
Впрочем, волчьи глаза варвара быстро привыкли к темноте. Какой-то источник света в подземелье все-таки был. И в этом призрачном, голубоватом свечении Конан разглядел кости, белеющие на каменном пыльном полу: череп, остатки ребер, осыпавшиеся по форме грудной клетки…
— Вот что тебя ждет, если не пошевелишься,— сказал он сам себе и попробовал порвать цепи. Опыт в подобных делах у него имелся. Доводилось в юности, когда оставался без гроша, таким образом зарабатывать на ярмарках, заставляя восхищенно охать красоток и завистливо хмуриться — их кавалеров.
С цепью на ногах он справился легко. Стальные звенья, жалобно тренькнув, лопнули от мощного рывка, и варвар хохотнул, презрительно сплюнув на камни. Не на того напал, Мардуф! Не по зубам тебе, туранскому шакалу, киммерийский волк!
Освободить руки, правда, оказалось потруднее. Они были скованы слишком тесно, всего пять или шесть звеньев отделяло друг от друга стальные браслеты на его запястьях. Пошарив вокруг, Конан нашел какую-то балку с торчащим из нее толстым железным штырем.
Обдирая кожу, он просунул штырь в браслет на левой руке и рванул. Ему пришлось повторить это трижды, но, в конце концов, кольцо лопнуло, и пленник высвободил одну руку. Тем же способом он расправился и со вторым браслетом.
Покончив с цепями, Конан приступил к более тщательному осмотру подвала. Очень скоро он обнаружил лестницу, обвивающую стену башни изнутри. Она изгибалась вверх широкой спиралью, упиралась в высокое деревянное перекрытие и продолжалась над ним еще дальше. Свет шел оттуда, и Конан начал подниматься.
Старые прогнившие ступени натужно скрипели под тяжестью его тела. Ступить на доски перекрытия Конан не решился — они были совсем черные от гнили. В центре настила зияла огромная дыра от провалившейся когда-то балки, той самой, которая освободила Конана от цепей. Лестница уходила вверх, к новому перекрытию. Здесь, следуя за ее подъемом, через каждые двадцать ступеней были побиты в толще стены окна: узкие бойницы, в которые Конан не сумел просунуть руку дальше запястья. Как ни скуден был свет, проникавший сквозь них, его все же хватало на то, чтобы разогнать вечный сумрак, царивший в башне.
Сознавая, что не приближается к спасительному выходу, а лишь поднимается все и выше над городом, киммериец упрямо карабкался вверх по ступеням, Он миновал еще шесть перекрытий и подсчитал, что если высота каждого составляет около тридцати локтей, то он должен уже достичь высоты птичьего полета. Чем выше он поднимался, тем суше и свежее становился воздух, крепче казались ступени лестницы, опорные балки и доски настилов. В последнем, восьмом по счету, перекрытии над лестницей была просто дыра, сквозь которую щедрым потоком лился солнечный свет. Как ни иллюзорен был этот выход, это был все же выход, если не на свободу, то хотя бы на свежий воздух. Конан в три прыжка одолел последние пятнадцать ступеней и выбрался наверх.
Здесь гулял ветер. Яростный верхний ветер толкнул его в грудь, разметал черные волосы, сдул с него паутину и пыль нижних этажей Башни. Какое-то время Конан просто стоял, захмелев, раскинув руки, всем телом подставившись под этот поток свежести и весенних вечерних запахов. Сила вскипала в нем, кровь оглушительно-звонко гремела в ушах. Он снова был один на один с ветром и солнцем, снова под необъятной ширью неба, он найдет выход из этой ловушки, пусть только стемнеет. Человеческие руки еще не выстроили такой стены, по которой не мог бы спуститься Конан-киммериец.
