— Колдун, настоящий колдун,— прошептал он еле слышно, имея в виду Магриба. Затем вздохнул и снова поплелся к казарме.
На этот раз все получилось так, как он хотел. Грозного ун-баши не было поблизости, а в тени винограда ной решетки сидел Юлдуз и шелковой масляной тряпкой полировал свой меч. Бахрам подсел к нему.
— Ну, на что она тебе, — зашептал астролог, склоняясь к самому уху юноши. — Неужели мало девушек вокруг. Ведь ты увезешь ее, увезешь далеко, и я больше никогда не увижу мою девочку… — Казалось, Бахрам вот-вот расплачется.
— Ни я не откажусь от Фейры, ни она от меня,— жестко сказал Юлдуз.— А тебе, лживый старик, лучше держаться от меня подальше. Я хорошо знаю, что свело в могилу моего отца.
Бахрам всплеснул короткими ручками.
— Столько шуму из-за какого-то ковра! Да можешь забирать его, если он тебе так дорог.— Тут он снова пригнулся к Юлдузу.— Только Фейру оставь мне — и забирай его. Знаешь, сколько мне за него предлагал Магриб? Тебе на всю жизнь хватит.
Юлдуз поднялся.
— Я сказал, а ты слышал,— равнодушно сообщил он.— Окончится Гадание, и я увезу Фейру в Аграпур. А ты можешь делать все, что хочешь. Можешь по частям съесть последний ковер моего отца.
Он вбросил катану в ножны за спиной, подхватил со скамьи кожаную безрукавку, несколько защищающую при тренировочных боях, и ушел за конюшню. Там находилась небольшая арена, посыпанная белым песком.
На ней отряд Конана тренировал руку и глаз, отрабатывая точность ударов друг на друге. На арене уже поджидали Юлдуза Харра и Закир, одетые в такие же безрукавки.
— Ты еще попляшешь у меня, молокосос!— проскрипел ему вслед Бахрам, багровый от злости.— Я найду на вас на всех управу!
И он, прихрамывая на затекшую ногу, направился к дому.
Вслед ему посмотрел Конан, не замеченный ни Юлдузом, ни Бахрамом.
— Клянусь Кромом,— пробормотал киммериец,— старик что-то затевает. И я готов дать палец на отсечение, что-то весьма недоброе.
Беспокойно прошло утро, беспокойно прошел день, беспокойно начинался вечер. Конан отпустил большую часть отряда в город до утра, и на дворе было тихо, но тишина эта напоминала затишье перед бурей, когда воздух так плотен, что его, кажется, можно резать ножом, а кожу на руках покалывают тысячи мельчайших иголочек.
После стычки в «Трех негодяях» Конан не требовал от солдат непременного возвращения в усадьбу на ночь, чем вызвал бесконечную признательность Руты, которая предпочитала для веселья темное время суток, да и боялась оставаться в трактире без мужской поддержки.
Быстро темнело. Сверчки снова надрывались в траве. Конан сидел на своем обычном месте на крыше и вслушивался в ночную тишину. Вечер был так тих и звонок, что Конан слышал даже плеск играющей рыбы в воде.
В крохотном оконце башни снова горел огонь, перемигиваясь с негасимой лампадой внизу. Конан мечтательно глянул вверх, где в вышине башни трудился Магриб ибн Рудаз. Зеленый огонек мигнул, и киммериец опустил взгляд, почти ожидая, что желтый мигнет ему в ответ. Но вместо этого он погас совсем.
Конан нахмурился и привстал на крыше, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в неверном свете убывающей луны. Желтый огонек лампадки снова вспыхнул и снова погас. Это могло означать только одно: его закрывала чья-то тень. Как и накануне, Конан бесшумно соскользнул с крыши и широкими, стелющимися прыжками пересек открытое пространство между деревьями. Припав к стене внутреннего двора, Конан услышал голоса.
В следующий миг воры уже выходили из дверей, и киммериец не успел подготовиться, как следует.
Прыгнув на того, который оказался ближе, ун-баши одним движением повалил его и сел сверху на грудь.
После чего резким рывком вывернул ему голову, сломав шею. Второй вор тем временем, не дожидаясь, пока его постигнет участь товарища, бросился бежать. Конан обернулся — и увидел у беглеца зажатый в руке пергамент.
С рычанием разъяренного тигра киммериец бросился вдогонку. Но то ли вор очень хотел жить, то ли хорошо бегал, потому что Конан почти сразу потерял его из виду. Но зная, что бежать здесь можно только в сторону дороги на Хоарезм, кинулся ему наперерез.
