Я вышла из покоев незамужних девушек и направилась в комнату, где мы держали поминальные дощечки наших предков*, чтобы оставить бабушке жертвенные дары. Утренний туалет занял у меня много времени, и потому я сделала только короткий поклон. Я не хотела опаздывать к завтраку. Ноги не могли нести меня так быстро, как мне хотелось, и когда я увидела, что родители сидят в беседке, глядя на сад, я замедлила шаг. Если мама опоздает, мне тоже можно. Я услышала, как она сказала:
— Незамужние девушки не должны появляться на людях. Я беспокоюсь даже за своих невесток. Ты знаешь, что я не поощряю прогулок в одиночестве. А ты хочешь пригласить на представление посторонних людей...
Она замолчала. Мне следовало удалиться, но мне так хотелось увидеть оперу, что я решила остаться. Чтобы меня не увидели, я спряталась за переплетенными ветвями глицинии.
— О каких людях ты говоришь? — возразил папа. — Это же не публичное представление, на котором женщины сидят рядом с мужчинами и тем бесчестят себя. Вы спрячетесь за ширмами.
Но здесь появятся посторонние мужчины. Они могут увидеть из-за ширмы наши чулки и туфли. Они будут вдыхать запах наших волос и пудры. Кроме того, из всех опер ты выбрал именно эту пьесу о любовной интрижке! По-твоему, незамужним девушкам позволительно слышать такое?
Моя мать придерживалась консервативных взглядов и в своем поведении всегда следовала традициям. После Переворота, когда династия Мин пала и власть отошла к маньчжурам, жизнь общества изменилась, и многие благородные женщины с удовольствием пользовались правом покидать свои особняки. Они путешествовали по реке в прогулочных лодках, описывали то, что видели, а затем публиковали свои наблюдения. Мама горячо возражала против этого. Она по-прежнему хранила верность свергнутой династии Мин, но в остальном придерживалась весьма консервативных взглядов. В то время как для многих женщин, живущих в дельте реки Янцзы, Четыре Добродетели, заключенные в достоинстве, манерах, беседе и труде, обретали новый смысл, мама постоянно наставляла меня не забывать, что они значили изначально. «Держи рот на замке, — часто говорила она, — а если тебе нужно что-то сказать, дождись подходящего момента. Старайся никого не обидеть».
Мама очень чувствительно относилась к таким вещам, потому что она находилась во власти цин: настроения, страсти и любви. Эти силы объединяют наш мир. Они растут из сердца, где живет разум. Мой отец, напротив, повиновался ли — холодному рассудку и необходимости сдерживать эмоции. Услышав о ее беспокойстве, он только хмыкнул.
— Но здесь не раз бывали мужчины из моего поэтического общества. Ты никогда не возражала против их визитов.
— Но моя дочь и племянницы не приходят в сад, когда они нас навещают! В этом случае нарушения приличий не происходит. А другие семьи, которые ты пригласил?
— Я же сказал тебе, почему я это сделал, — резко ответил папа. Он потерял терпение. — Чиновник Тан сейчас очень важен для меня. Не спорь со мной!
Я не видела их лиц, но была уверена, что мама побледнела от его неожиданной суровости.
Она ничего не сказала. Мама правила во внутренних покоях нашего дома. Между складок ее юбки всегда звенели замки из кованого металла в форме рыбы. Она запирала на них дверь, когда нужно было наказать дерзкую наложницу, спрятать рулоны шелка, прибывшие с наших шелкопрядилен для домашнего использования, запереть кладовую, комнаты, где работали ткачихи или хранились вещи наших слуг, которые они отдавали под залог, когда нуждались в деньгах. Она никогда не злоупотребляла своей властью, и это вызывало благодарность и уважение у всех женщин, живущих в нашем доме. Но когда мама волновалась, как сейчас, она нервно вертела замки в руках.
Папина вспышка гнева сменилась примирительным тоном, каким он часто разговаривал с моей матерью:
— Нашy дочь и племянниц никто не увидит. Все правила приличия будут соблюдены. Это особый случай. Я должен проявить обходительность. Если мы откроем двери нашего дома, то вскоре для нас откроются многие другие.
— Ты должен делать то, что, как ты считаешь, пойдёт на пользу семье, — уступила мама.
