При жизни я мечтала о путешествиях и прогулках. Умерев, я бесцельно бродила по земле. Теперь я проводила безмятежные дни, сидя в прогулочной лодке. Мы проплывали мимо усадеб, гостиниц, ресторанов и домов, где жили певички, а я слушала и училась. Казалось, в моем родном городе поселился целый мир. Я слышала разные диалекты и видела разных людей: торговцев, которые бахвалились своим богатством, художников, державших в руках кисти, тушь и свитки шелка и бумаги, крестьян, мясников, рыбаков, продававших сети, иностранцев со странными волосами, одеждой и кожей. Все хотели что- то продать или купить: куртизанки с крошечными ступнями и веселыми голосами продавали приезжавшим кораблестроителям сокровенные части своего тела, искусные художницы продавали искушенным коллекционерам картины и стихотворения, лучницы продавали жаждущим развлечения поставщикам соли свое искусство, а ремесленники продавали ножницы и зонтики женам и дочерям благородных семей, приезжавшим в мой родной город, чтобы отдохнуть, развлечься и приятно провести время. Западное озеро было местом, где встречались легенды, мифы и будничная жизнь, где естественная красота и покой бамбуковых рощ и стройных камфорных деревьев спорила с шумом городской жизни, где мужчины из большого мира и женщины, освобожденные из внутренних покоев, могли общаться без разделяющих их ворот, стен, ширм или вуалей.
В теплые дни множество прогулочных лодок — ярко раскрашенных, с вышитыми покрывалами над палубами — плыли по водам озера. Я видела женщин, облаченных в роскошные одежды из тонкого шелка с длинными шлейфами, золотые и нефритовые серьги, головные уборы из перьев зимородка. Они разглядывали нас. Женщины в моей лодке не были низкородными, недавно разбогатевшими или неприлично богатыми. Они родились в семьях дворян, как моя мама и тети. Они были благородными дамами, делившими между собой слова, бумагу, кисти и тушь. Они скромно одевались и украшали волосы. Они вдыхали и выдыхали слова, летевшие над землей, словно пух ивы.
Философы учат нас, что мы не должны привязываться ни к чему мирскому. Я не могла исправить все ошибки, которые совершила, но поэтическое общество Бананового Сада помогло мне осознать, что мое томление и перенесенные страдания полностью освободили меня от всего земного и преходящего. С моей души упал камень, но вскоре голоса поэтесс из общества Бананового Сада стали звенеть от отчаяния. Маньчжуры распустили большинство мужских поэтических обществ, хотя пока еще не добрались до женских.
— Мы должны продолжать встречаться, — быстро проговорила Гу Южэ, племянница великолепной Гу Жоупу, наливая подругам чай.
— Мы храним верность династии Мин, но маньчжуры считают нас недостойными внимания, — неуверенно ответила Линь Инин. — Мы всего лишь женщины. Мы не можем свергнуть правительство.
— Но, сестра, им стоило бы побеспокоиться, — настаивала Гу Южэ. — Моя тетя часто говорила, что свобода женщин связана не с тем, где находятся их тела, а с тем, о чем они думают.
— Ее пример вдохновил всех нас, — согласилась Линь Инин, обводя рукой сидящих рядом с ней. Они были так не похожи на женщин моей семьи, бежавших за вожаком стаи с улыбками на лицах, потому что им больше ничего не оставалось делать, или на девушек, умерших от любви и собранных вместе наваждением, которое привело к их безвременной кончине. Члены общества Бананового Сада сами сделали свой выбор. Они не писали о бабочках и цветах, о том, чем любовались в своих садах. Они писали о литературе, искусстве, политике, о том, что они видели и что делали. Их слова призывали мужей и сыновей хранить верность старой династии. Они смело постигали глубокие чувства, даже печальные — одиночество рыбака на озере; тоску, посетившую мать, разлученную с дочерью; отчаяние девочки, живущей на улице.
Сочинительство сделало их сестрами и подругами. Чтение их произведений помогло связать воедино мысли и чувства женщин всей страны. Они искали утешения, признания, возрождения чувства собственного достоинства и привлекали к своим поискам других женщин, которые все еще жили за запертыми воротами или оказались там по прихоти маньчжуров.
