— Привет, как у тебя сегодня дела? — спросил я.
— Отлично, а у тебя?
Она говорила с акцентом, но я никак не мог понять с каким. Шорты у нее оказались не просто черные, а с легким камуфляжным рисунком: закамуфлированный камуфляж! Я старался не смотреть на ее плоский, загорелый живот. Она была высокой, а ее толстые дреды ниспадали ниже плеч. Вблизи она выглядела даже моложе, чем я думал. Как следствие, я должен был выглядеть еще старше. Нет ничего более странного и более деликатного, чем отношения между людьми, которые знают друг друга только с виду, — и трудно вообразить более неловкий момент, чем момент перехода от визуального контакта к вербальному, когда в игру наконец-то вступают слова. Не зная, что сказать, я чуть было не спросил еще раз, как у нее дела. Но с иным фразовым ударением: Как у тебя сегодня дела? или Как у тебя сегодня дела? В этом круговороте любезностей можно было заблудиться навек. Но вместо этого я в последний момент спросил:
— Ты туда идешь?
Я махнул рукой в сторону Маникарники и, будто слово «идешь» обязывало меня убедиться в том, что она может ходить, посмотрел на ее ноги. На них были сандалии, а на одной лодыжке — браслет. Ногти выкрашены серебряным лаком.
— Да.
— Я тоже. Прогуляемся?
Мы пошли вдоль запруженных людьми гхатов, болтая на общие темы — кто где живет и сколько уже пробыл в Варанаси. Она жила в отеле, о котором я даже не слышал. Когда я сказал, что живу в «Виде на Ганг», она ответила, что слыхала, будто там очень мило, но дорого.
— Да, пожалуй, — сказал я, гордый, что живу в таком топовом месте.
— А ты откуда?
— Англия. Лондон. А ты?
— Швейцария.
— Швейцария?
Я чуть было не сказал: «Я думал, ты из Израиля», но побоялся, что это прозвучит антисемитски. Еще я чуть было не сказал: «Я думал, швейцарцы такие опрятные и ухоженные», но побоялся, что это прозвучит антишвейцарски или как выпад против неряшливости. Пока я все это думал, но ничего не говорил, она объяснила, что ее друзья и вправду из Израиля. Она сказала «друзья», а не «друг» или «бойфренд». Она познакомилась с ними в Гоа. Я внимательно слушал, но в то же время строил планы, чем бы более интересным мы могли заняться — вот только непонятно чем — по окончании прогулки. Река справа от нас поблескивала на солнце. По ней сновали лодки. Мы пришли к ступенькам, ведущим в «Лотос-лаунж».
— Ты когда-нибудь был в Венеции? — спросила вдруг Изобель.
— Конечно. Много раз.
— Тебе не кажется, что Варанаси похож на Венецию?
Я мог бы сказать что-то умное, но вместо этого брякнул:
— Потому что оба начинаются на «В»?
Она ткнула меня в плечо.
— Маленькие переулочки, осыпающиеся старые дворцы, вода…
— Ты права. — Мы остановились, и я повернулся к ней. — Они невероятно похожи, чуть ли не копии друг друга. Города-близнецы.
Воздух был абсолютно неподвижен, но момент — что бы ни делало момент моментом — уже прошел. Несмотря на это, я сказал:
— Хочешь выпить здесь кофе? Или сока, или чего-то еще?
— Мне нужно кое с кем встретиться.
Можно было сказать что-нибудь вроде «Ну, ладно, пошли дальше», но на тот случай, если ее отказ от кофе или сока подразумевал более общий отказ, я сказал:
— Ну ладно, был очень рад наконец-то с тобой познакомиться.
И добавил, на случай если ее отказ не означал отказа ни от чего другого, кроме кофе:
— Может, мы могли бы снова встретиться?
— Хорошая идея, — сказала она, — но завтра мой последний день в Варанаси.
— Нет!
— Да. Послезавтра я уезжаю в Хампи.
Какое жестокое совпадение! Быть все это время в одном городе и встретиться только сейчас, когда это уже было бессмысленно.
Я стоял, переваривая трагический смысл этой новости — точнее, всю ее бессмысленность, — когда кто-то окликнул ее по имени:
— Изобель!
Мы обернулись к реке, откуда донесся голос. Мимо плыла лодка. Из нее нам кто-то махал.
Это был Ашвин.
Она помахала ему в ответ. Я стоял, бессильно свесив руки, как в тот день, когда я уговаривал обезьяну вернуть мне очки. Но потом, чтобы скрыть свою растерянность, я тоже ему помахал. Ашвин махнул мне рукой. Теперь уже махали все. Это было просто какое-то сплошное махание. Ашвин хотел знать, не хочет ли Изобель прокатиться на лодке.