Джесс достала стопку пластиковых лотков и насыпала из опрокидывающегося бункера горку заранее приготовленного компоста. По привычке включила стоящий на полке транзисторный приемник. Помещение заполнили голоса, но она не разбирала слов. Горе возвело вокруг нее непробиваемую стену тишины и одиночества.
Она взяла садовый совок и наполовину наполнила лоток компостом. Бережно вынула из горшочка стебелек акантуса и отряхнула корешки. Затем острым ножом отрезала длинную часть корня и разделила на шесть частей, обнажая под бугорчатой коричневой корой жемчужно-белую середину. Уложила кусочки на земляное ложе и сверху засыпала компостом.
Похоже на похороны… У Джесс не было спасительного ощущения, что все шесть кусочков дадут побеги, хотя ранее проведенные опыты позволяли надеяться. Она утрамбовала землю и оттолкнула лоток, словно он стал ей противен. То же она проделала со следующим лотком и вдруг поймала себя на том, что плачет. Она вытерла щеки и нос тыльной стороной ладони и сильно запачкалась. Пришлось сделать перерыв и поискать носовой платок. По радио закончили передавать постановку, теперь детский хор исполнял рождественский гимн. Рождественская неделя.
Джесс работала до тех пор, пока не заполнила все лотки. И только снабдив каждый белым пластмассовым ярлычком, позволила себе пойти пить кофе в комнате отдыха. Джойс была уже там.
— Привет, цыпочка!
Джесс вымученно улыбнулась и, сев в кресло, свесила руки меж колен. От холода занемели пальцы. Не было сил даже поставить чайник.
Джойс передала ей горячую чашку своего персонального чая.
— Не стоило беспокоиться, Джойс. Я бы сама приготовила — дай только оттаять.
— Никакого беспокойства. Дитя мое, ты хоть чем-нибудь питаешься? Спишь?
— Да, — солгала Джесс.
Хуже всего были тягучие, бесконечные ночные часы. Если ей и удавалось заснуть, то ненадолго, а пробуждаясь, она не могла понять, что за тяжесть давит на сердце. Потом вспоминала — и это были самые черные моменты.
Джойс пожала плечами.
— Что-то непохоже. Если ты будешь казнить себя, это ведь его не вернет, знаешь ли.
За такие слова Джесс окрысилась бы на любого, но Джойс она щадила. Даже делилась с ней переживаниями.
— Да, его уже не вернешь.
Глаза Джесс увлажнились. Только бы не разрыдаться.
— Так-то ты проводишь рождественскую неделю!
В этом году мистер Эдер изменил своим привычкам и разрешил персоналу работать только до обеда: в остальное время пусть бегают по магазинам. Расчет был на то, что тогда они не будут стараться взять больничный.
— Почему бы тебе не купить себе обновку? Что-нибудь шикарное — ну там кофточку или духи, да прихватить коробку шоколадных конфет и пойти слопать их в кино. Я сама так поступаю — в социальные дни.
Речь шла о нескольких дополнительных часах в неделю, на которые местные органы соцобеспечения посылали к Джойс сиделку, чтобы в свой выходной она могла немного отдохнуть.
— Помогает?
Джойс запрокинула голову и заржала.
— От матери, конечно, все равно потом никуда не денешься. Но по крайней мере от меня приятно пахнет, и я сама себя ублажила.
— Может, я тоже попробую. Как она?
— Без перемен.
— Спасибо за чай.
* * *
Закончив с акантусами, Джесс приступила к японским анемонам. И только потом разрешила себе отправиться за покупками. Она проехала двадцать миль до центра города и, выстояв в длинной автомобильной очереди, нашла место под самым потолком многоэтажного гаража. Потом она спускалась в лифте с пятью-шестью другими пассажирами, готовая дать отпор любому, кто посмеет вторгнуться в ее одиночество.
Когда она вышла на улицу, начало смеркаться. Над головой висели гирлянды из белых звездчатых лампочек. Ярко светились витрины. Перед магазином «Маркс и Спенсер» играл оркестр Армии спасения.
Джесс направилась в магазин детских игрушек. Там было многолюдно и душно; глаза разбегались при виде пирамид и горок разноцветных коробок. Она остановилась перед секцией деревянных игрушек и, тщательно проверив, нет ли зазубрин, выбрала товарный состав: паровозик с вагонами, груженными красными и желтыми кирпичиками. Стоя в очереди в кассу, она смотрела в окно на улицу. Мимо рекой текла толпа с сумками и свертками. Откуда-то доносилась музыка — «Добрый король Венцеслав».
