В это время в Азию прибыл республиканец Гай Кассий. Узнав о казни Требония, Кассий, сплотив вокруг себя сторонников, начал боевые действия против Долабеллы. Так в конце 44 года до нашей эры началась гражданская война в азиатских владениях Рима.
В конце того же 44 года до нашей эры началась гражданская война и в самой Италии. В неизбежности ее начала не сомневался никто, но и республиканцы, и цезарианцы не спешили начинать боевые действия, стремясь как можно лучше подготовиться.
В июле в Риме готовились новые зрелища, которые организовывал эдил Критоний. Пользуясь случаем, Октавиан предложил поставить там золотой трон и венок своему приемному отцу — Юлию Цезарю. Критоний категорически воспротивился. Октавиан пожаловался Антонию как консулу. Антоний, понимая, что такой жест укрепил бы в первую очередь Октавиана, поддержал Критония. Но Октавиан и этот отказ сумел использовать для своего авторитета, повсюду обращаясь к римлянам со словами, что делает все лишь для славы отца, и призывая Антония не кощунствовать по отношению к памяти Цезаря.
Это привлекло к Октавиану еще больше сторонников. Даже центурионы личной охраны Антония стали просить его прекратить выпады против Октавиана. Антоний вынужден был уступить. Они встретились с Октавианом и на глазах у всех примирились.
Тогда же, не сумев договориться с республиканцами, Марк Антоний, чтобы устрашить сенат, приказал своему брату Гаю Антонию организовать перевозку большей части войск из Македонии в италийский порт Брундизий.
Многие современные историки, описывая те времена, чрезмерно упрощают события и представляют Цицерона, Децима Брута, а особенно Марка Брута и Гая Кассия пламенными борцами за всеобщую свободу, Октавиана же и Марка Антония людьми, преследующими свои сугубо корыстные интересы. На самом деле все выглядело гораздо сложнее и неоднозначнее. Вот что в августе 44 года до нашей эры писал в письме Цицерону в ответ на его упреки в том, что он не отрекся от Юлия Цезаря и поддерживает Октавиана, наследника убитого диктатора, сенатор Гай Маций:
«Мне ставят в вину, что я тяжело переношу смерть близкого человека и негодую, что погиб тот, кого я любил; ведь, по их словам, отечество следует ставить выше дружбы, словно они уже доказали, что его кончина была полезна для государства. Но я не буду лукавить: признаюсь, я не дошел до этой твоей степени мудрости…» И, объясняя Цицерону, что печется прежде всего о всеобщем примирении, продолжает: «Так ты поплатишься, — говорят они, — раз смеешь осуждать наш поступок». О неслыханная гордость! Чтобы одни величались преступлением, а другим не было дозволено даже скорбеть безнаказанно! Но это всегда разрешалось даже рабам — бояться, радоваться, скорбеть, — как вздумается им, а не кому-нибудь другому. Это теперь и пытаются вырвать у нас путем запугивания поборники свободы…»
Приведенные выше слова Гая Мация из его письма Цицерону показывают, что в те времена человеку крайне трудно было поступать просто по совести и по велению чувств — на это отваживались лишь немногие. Жесткое давление на римских граждан пытались оказывать не только цезарианцы, но и республиканцы, причем не гнушаясь в выборе средств. Сохранившиеся письма Цицерона показывают, что в те дни он сокрушался по поводу того, что не был вовлечен в заговор против Цезаря, и намекал на то, что если бы он был тогда с убийцами Цезаря, то не пощадил бы никого из его близких. В дальнейшем он стал заявлять об этом еще более явно. «Я хотел бы, чтобы ты пригласил меня на обед в мартовские иды; не было бы никаких остатков. Теперь ваши остатки мучат меня, и притом меня более, чем кого бы то ни было», — писал Цицерон 2 февраля 43 года до нашей эры Гаю Кассию (за год до этого, в мартовские иды, то есть 15 марта был убит Юлий Цезарь). Письмо ясно показывает, что Цицерон, будь у него такая возможность, с удовольствием расправился бы со всеми, кто представлял потенциальную угрозу, а значит, не только с Марком Антонием, но и с Октавианом, а возможно, и со многими другими. Однако в 44 году до нашей эры единственной реальной силой, которая хоть как-то могла бы уравновесить возможности Марка Антония в Италии, был Октавиан, и Цицерон всячески пытался рассорить его
