Валери срывается с края и бежит. Я мчусь за ней, протянув вперед руки. Спрыгнув с края могилы, из которой мы только что выбрались, она по пути задевает крест, и тот падает с глухим шумом.
— Валери!
Чувство беспомощности охватывает меня, когда я вижу, как молодая женщина бежит, спотыкаясь, по мягкой земле.
Я слышу ее вскрик и вижу, как она теряет равновесие.
Подскакиваю вовремя, чтобы ее поддержать.
— Что вы делаете?! Вы что, сошли с ума?!
— Оставьте меня… оставьте…
Она, повернувшись, смотрит на меня. Лицо ее залито слезами. Глаза странно сузились. Взгляд оцепенел.
Совершенно безумная! Эта женщина действительно сошла с ума!
— Опомнитесь! Вы не имеете права замыкаться в этом безумии… Не имеете права…
Мне кажется, что она делает невероятные усилия, чтобы собрать свои мысли и выразить их.
— Это не я… Это не я… — хнычет она. — Это исходит из этого мира… Неужели вы ничего не понимаете?.. О боже, я больше не могу… не могу…
Фраза заканчивается каким-то припадком, и меня охватывает тошнота. Все настолько мерзко и глупо, что я готов вызвать Грейсона. Но беспорядок, царящий в моем подсознании, не позволяет мне этого сделать.
Опять этот всеохватывающий ужас перед тишиной.
Полная разъединенность всех чувств.
Что же, в конце концов, происходит?
И вдруг где-то далеко в этой вековой тишине начинает звучать странная музыка. Что-то навязчивое, назойливое, переходящее от мажора к минору.
— Слушайте!
Я увлекаю Валери в промежуток между двумя огромными деревьями, которые стонут под напором ветра. Дрожащей рукой она указывает мне направление.
— Это идет оттуда, — шепчет она.
Ужасная, душераздирающая, злая музыка… Чем-то она напоминает играющую под сурдинку гармонику. Странные аккорды летят в окружающий нас ледяной мрак. Невидимый артист на заброшенном кладбище и таинственность всего происходящего вырывают меня из оцепенения.
Валери следует за мной, и мы идем, влекомые музыкальной нитью Ариадны.
Я останавливаюсь, чтобы рассмотреть каменные плиты у нас под ногами, и инстинктивно прижимаю к себе Валери.
Охваченный ужасом, к узнаю черноватые пятна, которые видел в коттедже Ватсонов в ту памятную ночь, предшествовавшую моему отправлению сюда.
Перед нами зловещая цепочка следов, которая, петляя, ведет туда, откуда раздается музыка. В лунном свете эта липкая слизь напоминает мне блеск извивающихся червей.
Мы огибаем аллею и оказываемся перед странным строением, просвечивающим сквозь туман.
А навязчивая музыка становится громче и громче, достигая апогея в невыносимом крещендо.
Я смотрю во все глаза, стиснув руку Валери.
Это часовня. Сквозь седые нити тумана видна замшелая крыша с желтыми пятнами, выкрашенные зеленовато-лимонной краской стены, по которым карабкаются какие-то растения, и небольшие окошечки с многоцветными квадратиками витражей.
Когда музыка на минуту смолкает, становится слышным пение сверчка и далекое кваканье лягушек, а затем, словно по неумолимому приказу, концерт возобновляется.
Как зачарованные, мы с Валери шагнули вперед, толкнув дубовую резную дверь, вошли и…
Боже мой! Это как ушат холодной воды!
Часовня до отказа набита людьми — мужчинами и женщинами.
Никто не обернулся, чтобы посмотреть на нас. Казалось, им все было совершенно безразлично. Они сидели, словно статуи, крепко сжимая в руках большие церковные свечи.
Возле алтаря я увидел того, кто играл эту демоническую мелодию. Или если не его самого, то по крайней мере его руки в колеблющемся пламени свечей.
Длинные костлявые пальцы, украшенные золотыми кольцами и перстнями с изумрудами. Они напоминали мне те, которые в записанном на пленку сне Валери царапали стены. Теперь эти пальцы бегали по клавиатуре фисгармонии, как лапки ткущего сеть паука.
А музыка текла… текла… переливалась через стены и заполняла все.
Перед алтарем я заметил два свободных сиденья с подушечками из красного бархата.
