Лишь под утро Нум забылся тревожным, полным кошмарных видений сном. Когда он очнулся, был уже день. Подстилка близнецов пустовала. Жаркие лучи солнца, пробиваясь сквозь зеленую крышу хижины, ложились золотыми пятнами и полосами на земляной пол. Стайки крошечных мошек исполняли в их сиянии свой беззвучный танец.
В воздухе уже чувствовался удушливый зной, грозовой зной конца лета.
Нум с трудом пришел в себя. Ему казалось, что он грезит с открытыми глазами или продолжает спать. Удивительнее всего было то, что снаружи до него не доносился привычный многоголосый шум становища: крики детей, призывные голоса женщин, сухое щелканье камней, раскалываемых в оружейной мастерской.
Слегка пошатываясь, Нум поднялся с подстилки, стал машинально искать палку и вдруг разом вспомнил все события минувшей ночи: свою дерзкую вылазку и отчаянное бегство по болоту, исполинскую фигуру Мудрого Старца, четко выделявшуюся на светлом фоне звездного неба… Он понял, что потерял свою палку, такую приметную, у гнилого корня, о который споткнулся во время бегства.
Ужас объял мальчика.
Теперь, при ярком свете дня, его безрассудное поведение ночью казалось Нуму совершенно непонятным и необъяснимым. Как осмелился он нарушить священные законы племени? Какая странная сила заставила его пойти следом за Мудрым Старцем? И каким беспощадным будет наказание, если проступок его обнаружится!
Ноги Нума ослабели, он тяжело опустился на подстилку. Долгое недоедание сделало мальчика таким слабым, что малейшее волнение истощало его, а растущий страх отнимал последние силы.
«Нет, я должен встать! — думал он. — Я должен пойти туда и посмотреть, не валяется ли моя палка на тропинке, около гнилого корня? Может быть, на мое счастье, Абахо не заметил ее ночью в темноте?»
Эта мысль немного ободрила мальчика. Он осмотрел свою лодыжку, которая распухла, но болела не так сильно, как можно было бы ожидать. Зато лицо, руки и грудь, покрытые царапинами, кровоподтеками и ссадинами, горели огнем.
«Все будут спрашивать меня, где я так разукрасился? Что им отвечать?»
Прижав ладони к пылающим вискам, Нум пытался спокойно обдумать положение. Но тщетно! Его изобретательный ум отказывался служить ему. В ушах гудело, сердце билось часто и неровно. Он задыхался в жаркой духоте хижины, но не осмеливался выйти наружу, на свежий воздух.
Вдруг завеса из коры раздвинулась. Широкий поток солнечного света хлынул в дверной проем, заливая золотым сиянием глинобитный пол, и звонкий голос спросил:
— Ты еще спишь, Нум?
Не поднимая головы, мальчик угрюмо пробормотал:
— Нет. Чего ты хочешь?
— Я принесла тебе поесть.
Полог опустился, поток света исчез. Прямо перед собой Нум увидел две босые ножки, тонкие и стройные. Он уже понял, что это его маленькая приятельница Цилла вошла в хижину. Нум узнал бы ее голос среди тысячи других. Как всегда, он почувствовал себя странно счастливым от ее присутствия, но, несмотря на эту радость, спросил, не меняя тона и по-прежнему не глядя на девочку:
— Что ты мне принесла?
— О, только ягоды шелковицы… только ягоды. Больше ничего не удалось найти. Но теперь осталось уже недолго терпеть. Знаешь ли, Нум? Сегодня на заре охотники…
При этих словах Нум вскинул голову, и Цилла, прервав свою речь, с изумлением уставилась на него, приоткрыв рот и широко раскрыв глаза.
— Что с тобой, Нум? Кто тебя так расцарапал?
Вся радость, которую испытывал мальчик от прихода Циллы, улетучилась. Надо объяснять; неприятности уже начались.
— Я упал, — сухо ответил он, отворачиваясь.
— Упал? Как же ты?.. Ах, понимаю, это из-за твоей ноги, не правда ли? Бедный мой Нум!
Так. Теперь уже и Цилла жалеет его! Нум готов был ответить, что не нуждается в ее жалости, однако сдержался, не желая причинить девочке хоть малейшее огорчение. Она так мила и добра!
Как все Мадаи, Цилла была высокой и тонкой, в последнее время, пожалуй, даже слишком тонкой. Стройностью фигурки и врожденной грацией она напоминала молодую лань; сходство это усиливалось большими черными глазами с кротким, чуть тревожным взглядом. Длинные темные волосы, схваченные повязкой из красноватой кожи, обрамляли смуглое личико со слегка выдающимися скулами и маленьким, прямым носом. В обнаженных загорелых руках Цилла держала самодельную корзиночку из широких листьев каштана, скрепленных колючками. Корзиночка была до краев наполнена крупными фиолетовыми ягодами.
