– Мистер Де Квинси, у вас лишь небольшое обострение, – сказал Джозеф. – Завтра все снова будет в порядке.
– Да, лишь небольшое обострение, – пробормотал отец.
В слабом свете уличного фонаря я увидела, что у него в глазах стояли слезы.
Обычно отец ходил бодро, как будто опиум был для него возбуждающим, а не успокоительным средством. Но в ту ночь, пока мы возвращались по Пикадилли в дом лорда Палмерстона напротив Грин-парка, он шагал медленно и вяло.
Огромный особняк был одним из немногих на Пикадилли, что располагались в глубине от улицы. Одни ворота предназначались для подъезда, другие – для выезда. Изогнутая дорожка за ними вела к величественному крыльцу, на котором часто появлялась королева Виктория, когда ее двоюродный брат герцог Кембриджский владел зданием, до сих пор известным как Кембридж-Хаус.
Швейцар, не слишком довольный тем, что ему пришлось выбираться на улицу в холодный туман, отпер ворота.
– Лорд Палмерстон ожидает вас, – сказал он. – Пришла телеграмма.
– Для меня?
Судя по тону, Шон опасался, что свершилось еще одно страшное преступление.
– Для мистера Де Квинси.
Отец поднял голову в замешательстве:
– Для меня? Кто, скажите на милость…
– Может быть, ваш издатель, – предположил Джозеф.
К отцу вернулась часть его жизненной силы, пока лакей открывал тяжелую дверь.
Мы вошли в огромный холл, ярко освещенный люстрой и сверкающими хрустальными лампами на стенах. Греческие статуи, восточные вазы и огромные портреты благородной семьи лорда Палмерстона никогда не переставали поражать меня. Принимая во внимание все те сырые и тесные жилища, в которых приходилось ютиться нам с отцом, я и мечтать не смела поселиться в таком дворце, хотя лорд Палмерстон всегда относился к нему как к обычному дому.
Его светлость тут же появился на верхней площадке громадной лестницы, словно все это время поджидал нас.
– У меня для вас кое-что есть! – объявил он.
Держа в руке распечатанную телеграмму, он поспешно спустился. Таким подвижным я не видела его светлость с тех пор, как в начале февраля он стал премьер-министром; слишком уж тяжелый груз новых обязанностей свалился на него. Его грудь и плечи по-прежнему излучали силу, но бремя войны с русскими легло новыми морщинами на некогда красивое лицо, и подкрашенные коричневой краской густые длинные бакенбарды уже не скрывали почтенного возраста.
Проворно достигнув подножия лестницы, лорд Палмерстон передал отцу телеграмму.
– Похоже, премьер-министр страны стал вашим личным секретарем. Я открыл ее прежде, чем понял, что она предназначалась не мне.
Мы с отцом были благодарны его светлости за три месяца гостеприимства. Однако меня не отпускало ощущение, что лорд Палмерстон дал нам приют не столько из признательности за помощь, которую мы оказали в ходе недавних чрезвычайных происшествий, сколько для того, чтобы удерживать нас подле себя на случай, если мы узнаем о нем нечто компрометирующее. «Держи друзей близко, а врагов еще ближе», – однажды услышала я его слова, сказанные министру об одном из членов оппозиции. Не вызывало никаких сомнений, что это же правило он применяет и к нам. Со временем он явно устал от нас, особенно от ночных прогулок отца по коридорам его огромного особняка.
Если бы не симпатия к нам королевы Виктории и принца Альберта, он, несомненно, давно попросил бы нас уехать.
– Похоже, вас вызывают, – сказал лорд Палмерстон.
Лицо отца, и так почти лишенное всяких красок, побледнело еще сильнее, когда он прочел телеграмму и в отчаянии застонал.
– Отец, с тобой все в порядке? – спросила я.
– Это катастрофа! Чудовищная, как пожар Александрийской библиотеки!
– Какой пожар? – переспросил Шон.
– Поуп! Драйден! Это надо остановить! Брэдшоу! Дайте мне Брэдшоу!
Как бы ни озадачила меня внезапная вспышка отца, по крайней мере, одна фраза была понятной. Отец требовал железнодорожный справочник Брэдшоу.
– Вы слышали, – сказал своему лакею лорд Палмерстон. – Принесите ему моего Брэдшоу.
Слуга повиновался, хотя, казалось, ему хочется задержаться и узнать тайну странного поведения гостя.
– Шекспир! Спенсер! О нет! – стонал отец.
