— Кто «она»? — спросил Ходзевич тихо.
— Пашка!
— Она? — закричал Ходзевич. — Что она сделала? Говори все! Скорее!
Юноша несвязно рассказал страшные часы, проведенные им в это время. Ходзевич не верил своим ушам. Он схватил пахолика за руку и бросился в сарай. Но едва он растворил дверь в него, как отступил в ужасе: на земляном полу в ряд лежали три трупа, упитав всю землю своей кровью. Жаркая пора ускорила тление, и страшное зловоние пахнуло на Ходзевича. Он отбежал на средину двора и там без чувств упал на землю.
Солнце поднялось выше. Ходзевич очнулся от холодной воды, которой брызгал на него раздетый пахолик, и растерянно огляделся, но пахолик своим видом тотчас напомнил ему происшедшее. Поручик застонал и схватился руками за голову. Его чистые мечты так грубо осмеяны, поруганы, за его благородство отплачено таким злодейством!.. Он вскочил, сжал кулаки. О, если бы сейчас ему попалась в руки эта Пашка!
«В погоню!» — мелькнуло у него решение, и он бросился к коню; но мысль о долге, взятом на себя, обожгла его мозг, как молнией, и он застонал снова. Ах, не будь этого проклятого поручения, со своими жолнерами он изъездил бы всю Россию, обыскал бы каждый угол, каждую сажень земли, а теперь…
Мысль вернуться в лагерь показалась Ходзевичу ужасной. Он позвал пахолика:
— Казик! Садись на коня и скачи в лагерь, в стан полковника Струся! Там наши солдаты. Вели тотчас седлать и скакать ко мне! Я здесь буду! Живо!
Пахолик растерянно развел руками и спросил:
— Так?
На нем была одна только рубаха.
Ходзевич, несмотря на свое горе, не сдержал улыбки.
— Поди туда! — указал он на сарай. — Возьми что надо! Да, стой! — Он подошел к коню, вспомнил, что к седлу приторочена смена платья, и, отвязав его, бросил пахолику. — Одевайся живее, и марш!
Через пять минут пахолик, одетый офицером, скакал к Смоленску, рискуя насмерть загнать коня.
Пан Ходзевич остался один. Он сел на пороге избы и зажал голову руками. Все возмущалось в нем. Обида и гнев, любовь и ревность, жажда мщения и сознание бессилия терзали его душу, и он стонал, словно испытывал тяжкую физическую боль. Солнце поднялось до самого полудня и стало быстро спускаться, а поручик все сидел на одном месте. Наступил вечер — он не сошел с порога. Засвистал соловей, издалека донеслось кукование, медленно надвигалась ночь. Ходзевич встал и начал ходить, махая саблей и говоря сам с собою. Время шло, но он не замечал его. Вместе с природой прояснились и его мысли. Он тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. Да, решено: он исполнит поручение, разыщет Зборовского, а там никто не удержит его от поисков Ольги и, будь она хоть у черта в лапах, он вырвет ее отовсюду и тогда — он злобно засмеялся — он уже не разыграет из себя рыцаря и вволю натешит свое сердце. А Пашка?.. О, он придумает ей такую казнь, что затрясутся в ужасе даже привычные солдаты.
Солнце поднялось за полдень, по дороге послышался глухой топот конницы. Скоро отряд во главе с пахоликом выстроился пред Ходзевичем.
— Сделать привал на два часа; напоить лошадей, и в дорогу! — мрачно сказал он.
Солдаты спешились. Шушукаясь между собой, они прошли во двор, ведомые пахоликом. Ходзевич видел, как они во дворе стали копать саблями могилу и опустили в нее трех своих предательски убитых товарищей.
— Спалить избу! — приказал он солдатам.
Те словно обрадовались. Когда отряд с Ходзевичем во главе снова двинулся в путь, на месте избы курилась куча развалин.
Когда старый мельник сказал Антону, что его господин будет жив, тот в порыве благодарности поцеловал старика в плечо. С ранних лет он не расставался со своим господином ни на шаг.
Старик искусно обмыл и перевязал страшную рану, но она действительно не была смертельна: острая сабля рассекла грудь, но не пробила кости.
Князь Теряев лежал на постели, весь горя в огневице[22]. Страшные образы преследовали его, и он метался и стонал всю ночь. Утомленный Антон наутро заснул, и в светелку неслышно скользнула Анюта, внучка мельника. Она наклонилась над страдающим князем и впилась в него влюбленным взором. Никогда она не видела еще такого красавца; ее восторженный ум не раз создавал пленительные грезы, и ей теперь казалось, не настал ли миг их осуществления.
