— Смилуйся! — простонал юноша.
— Так живи, — сказала она, — и расскажи своему пану, что видел… Скажи: так мстит обиженная Пашка, на то она и беспутная! Только…
— Что хочешь, оставь жизнь!
— Я раздену тебя, а потом свяжу и спрячу! Ну, снимай оружие! Саблю, так! — Она сама, сидя на парне, отпоясала его саблю, кинжал упал на землю. — Теперь вставай!
Сильная, как мужчина, она легко подняла пахолика за плечо на ноги и, держа за руки, стала раздевать его. Юноша был в полуобмороке от страха.
— Не стыдись! — смеялась она. — Видала виды! Ну, ну, вот так! — И она одной рукой быстро сдернула с него рейтузы, потом сапоги, а затем, повалив и держа, за ноги, велела сбросить ему с себя жупан и камзол.
Юноша остался в одной рубашке. Пашка оглянулась и, не найдя ничего, кроме сабельного ремня, сорвала его и связала им юноше руки.
— А теперь в сарай! — сказала она и легко перенесла его в сарай, бывший за домом.
Затем медленно, друг за другом, она перенесла и три трупа, сняв с них по частям полный костюм жолнера и взяв оружие.
— Так, теперь дорога свободна. Придет ночь, и в дорогу, — сказала она себе, окончив работу.
Но окровавленные руки и платье испугали ее. Она взяла с собой костюм жолнера и бросилась к соседнему ручью.
Ольга забылась сном, но вдруг открыла глаза, чувствуя, что кто-то толкает ее, и закричала в испуге. Склонившись над ней, стоял польский солдат.
— Не бойся, Олюшка, — тихо произнес он, — в этом наше спасенье.
— Паша! — обрадованная и изумленная, воскликнула Ольга. — Где ты так нарядилась?
— Стой! И для тебя есть! — И она бросила на постель костюм пахолика. — Прикинь-ка на себя!
Ольга быстро встала с постели и примерила костюм. Он был ей впору.
— А теперь вот тебе сабля; опояшься ею! Вот кинжал; заложи за пояс. Да, чем не пахолик?
Ольга засмеялась. Словно ребенок, она на время забыла свое страшное горе, и ей был забавен этот маскарад.
Но Пашка не смеялась. Она знала, какой страшной ценой достались ей эти костюмы, и ее лицо было мрачно и печально.
— Хорошо, — сказала она, — только волосы!
И у нее, и у Ольги — у одной рыжеватые, у другой черные — волосы густой волной лежали ниже пояса.
— Нельзя так! — еще раз сказала Пашка и прибавила с решимостью: — Резать их надо, вот что!
Ольга вздрогнула. В те поры обрезанные косы считались великим позором, и этот позор накладывался только на потерявшую честь. Слезы показались на глазах Ольги, но она сдержалась.
— Режь! — сказала она покорно.
Пашка схватила ее рукой за волосы и обнажила саблю, но отрубить их она была не в силах и начала медленно резать. Прядь падала за прядью, и когда последняя прядь упала на пол, вместо Ольги в горнице был, казалось, молодой пахолик.
С волосами Пашки справиться было труднее. Ольга не обладала большой силой. Тогда Пашка, став на колени, положила волосы на стол и прислонила к нему затылок. Ольга ударяла по волосам острой саблей и рубила их, как сечкой. Слезы туманили ей глаза и мочили волосы Паши.
— Ну, готово! — вставая и встряхивая головой, сказала Пашка. — Теперь сядем и условимся.
Они сели. Пашка говорила, а Ольга слушала ее и время от времени в порыве признательности целовала ей руки.
— Верхом ездить умеешь? Нет? Это плохо! Ну да ничего, надо будет, научишься!.. — сказала Пашка. — Эх, вот беда: дороги на Рязань я так и не узнала. Но ничего! Мы все же пойдем. Они все прямо поехали — мы направо возьмем. А теперь слушай. Мы оба с тобой — пахолики пана Ходзевича. «Что такое пахолики?» — ты спрашиваешь. Это — слуги, а потом они жолнерами делаются. Ты — Петрусь, я — Антусь. Запомни это и не сбивайся! Едем мы будто из Калуги в Рязань, посланные самим Сапегой к Ляпунову. Поняла? При нас писем нет. Так вот в чем дело: напали на нас здесь шиши… шиши — это русские молодцы, что по лесам бродят и поляков изводят, — и отняли у нас письма, а нас отпустили. Поняла?
Ольга кивнула головой, но Пашка заставила ее повторить свой вымысел. Княжна исполнила это.
— Так! А теперь поедем на дорогу. Смотри, уже вечереет! — Пашка встала и подошла к погребцу, вделанному в стену. Там она нашла хлеб, мед и бочонок пива, но когда выставила все на стол, то ни она, ни Ольга не могли ничего съесть. — Плохо, ну да и натощак доедем! Идем! — решительно сказала она.
