Власть и оппозиции - страница 50
Излагая свои теоретические разногласия со сталинской группой, Бухарин подверг критике формулу о «дани», не оспаривая, впрочем, её по существу, а лишь заявив, что слово «дань» в применении к крестьянству выбрано неудачно. Более определённо он высказался по поводу сталинской «теории» об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму, обратив внимание прежде всего на её логическую несуразность: «По этой странной теории выходит, что, чем дальше мы идем вперед в деле продвижения к социализму, тем больше трудностей набирается, тем больше обостряется классовая борьба, и у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми» [215].
Эту же мысль Бухарин повторил, критикуя Куйбышева, «развившего» сталинский тезис следующим образом: «Отмирание классов — конечный результат всего нашего развития — должно и будет, конечно, протекать в обстановке обостряющейся борьбы классов». Бухарин саркастически заявил, что, согласно этому теоретическому «открытию», «чем быстрее будут отмирать классы, тем больше будет обостряться классовая борьба, которая, очевидно, разгорится самым ярким пламенем как раз тогда, когда никаких классов уже не будет!» [216].
В теоретической части речи Бухарин прояснил свою позицию по поводу рыночных отношений. Подчеркивая, что «форма рыночной связи долгие годы будет решающей формой экономической связи», он оговаривался, что не является сторонником «вольного», «свободного» рынка, которого в чистом виде не существует уже при современном монополистическом капитализме с его гигантской централизацией и концентрацией производства. Тем более «свободной игры экономических сил» не может быть в советском хозяйстве, где для регулирования рыночных отношений используется «концентрированная мощь нашего государственно-хозяйственного аппарата» [217].
Бухарин подчеркивал, что у его группы не существует разногласий с большинством Политбюро в вопросах экономической стратегии. «Сколько раз нужно сказать, что мы за индустриализацию, что мы за взятые темпы, что мы за представленный план? Сколько раз мы об этом заявляли!.. Сколько раз нужно сказать, что мы за колхозы, что мы за совхозы, что мы за великую реконструкцию, что мы за решительную борьбу против кулака, чтобы перестали на нас возводить поклёпы?» [218]
Главным предметом действительных разногласий внутри Политбюро Бухарин считал вопрос о систематическом применении чрезвычайных мер. В этой связи он заявил, что в середине 20-х годов вложения в промышленность осуществлялись за счёт траты валюты и денежной эмиссии. Когда же запасы валюты и возможности эмиссии иссякли, а положение в зерновом хозяйстве обострилось, пришлось втянуться в первый тур чрезвычайных мер. За то, что «чрезвычайные меры… были в первом своем туре вынужденными и сложились на основе предыдущих ошибок», а наступление хозяйственного кризиса не было своевременно предвидено, Бухарин возлагал ответственность на политическое руководство страны, включая себя и своих единомышленников [219].
Серьезной ошибкой, осуществлённой большинством Политбюро уже вопреки сопротивлению его группы, Бухарин называл повторное применение чрезвычайных мер в начале 1929 года. В этой связи он сослался на выступление Молотова летом 1928 года, где говорилось о решительном отказе от чрезвычайных мер, поскольку их применение как длительного или постоянного курса в деревне означало бы политику насилия над средним крестьянством.
Напомнив о заявлениях Сталина и Молотова на XV съезде, что идея принудительного займа у зажиточных крестьян «срывает нэп», Бухарин утверждал, что «теперь у нас „чрезвычайщина“ (куда более худшая, чем заём у кулака для экспорта!) входит в обычай», а «тройка» шельмуется за требование «не забывать нэпа» [220].
Приведя выдержку из резолюции Политбюро, принятой в феврале 1929 года: «Партии удалось обойтись в этом году без применения чрезвычайных мер, ‹…› удалось сохранить в общем неплохой для СССР темп хлебозаготовок», Бухарин напомнил, что уже через несколько недель эти «замечательные предсказания были опровергнуты жизнью»
