– За мной! Читторгарх будет наш! – закричал падишах, ведя в атаку наездников, готовых ринуться вслед за слонами, если тем удастся пробиться к крепостным воротам.
Но тут он увидел, как со стен Читторгарха на слонов полетели горящие горшки. Ни один из них не попал в цель, и они разбились на земле на безопасном расстоянии. Внезапно в проеме обитых железом главных ворот появился раджпут в оранжевом тюрбане. Он поднес тонкую свечу к большому глиняному горшку, который держал в руках, и когда налитая в него смола загорелась, завертел горшок над головой и со всех ног устремился вниз навстречу продвигающимся слонам. Рядом с ним бежали еще несколько человек, и у всех в руках были такие же горшки. И хотя сквозь грохот битвы Акбар не различал звуков выстрелов, его стрелки и лучники в хаудах, очевидно, пустили в ход свое оружие. Несколько раджпутов упали в проходе, уронив свои горящие горшки, но остальные бежали, при этом у одного из них одежда занялась огнем после того, как его горшок разбился от выстрела из мушкета. В конце концов этот человеческий факел осел пылающей грудой, успев лишь призывно махнуть горящей рукой своим товарищам.
Другие нападавшие раджпуты, пораженные пулями и стрелами, падали на землю с низкой стены сбоку от прохода. И все же остальные шли вперед, не замечая, как вокруг гибнут их товарищи. Спустя пару минут раджпут, бежавший первым, бросил свой пылающий горшок в одного из слонов Акбара, который только что успел поставить на склон передние ноги. Миг спустя смельчак, сраженный в лоб мушкетной пулей, рухнул на землю, но горящая смола из его горшка выплеснулась прямо в цель, и языки пламени побежали по броне на голове слона. Часть ее, должно быть, пролилась между стальными пластинами или брызнула животному в глаза, потому что обезумевший от острой боли слон с трубным ревом отступил от склона, толкнув идущего позади него собрата, а огонь перекинулся на его паланкин. Горшки, которые раджпуты бросали с крепостной стены, а также брошенные теми, кто пробежали по склону, также попали в цель.
Акбар с ужасом смотрел, как его воины начали спрыгивать с паланкинов раненых слонов и отбегать к исходным позициям. У некоторых из них одежда занялась огнем, и они катались по сухой земле, чтобы погасить ее. Другие просто бежали, крича от боли, а их спины полыхали оранжевым пламенем, пока люди не падали навзничь. Все больше слонов, испугавшись огня, поворачивали назад. Акбар видел, как один махаут молотом забивал в голову своего слона большой стальной штырь, добивая раненое животное, чтобы оно не покалечило в ярости собственных воинов. Громадный слон почти сразу издох и затих. Другой махаут не был столь решителен. Он спрыгнул с шеи своего слона – и бросил его кружить и бесноваться без поводьев. Слон с горящим паланкином на спине ринулся, громко трубя, к баррикадам армии Акбара. Там он врезался в одно заграждение, упал, и тогда открылся его незащищенный живот – и стрелки Акбара смогли добить его несколькими выстрелами. В предсмертных муках слон покатился по земле вместе с горящим седлом, милосердно закончив страдания воинов, оказавшихся в ловушке в паланкине. Едкое зловоние паленой шерсти и горящей плоти человека и животного витало теперь над полем битвы, смешиваясь с резким пороховым дымом и разъедая ноздри. Акбар уже понимал, что в этот раз, как и раньше, на победу надежды не было. Чтобы остановить бесполезные человеческие потери, падишах взмахом руки приказал войску отступать и сам повернул лошадь назад. Где же выход из этого тупика?
Тем же вечером, когда лучи закатного солнца отражались от наплечников позолоченных доспехов падишаха, тот в мрачном расположении духа входил в алый штабной шатер, где уже собрался военный совет.
Акбар так и не смог придумать ни одной стоящей тактической схемы. Он занял свое место на маленьком престоле, напротив которого со скрещенными ногами сидели полукругом Ахмед-хан и остальные военачальники. Их помощь и совет были для него сейчас важны как никогда, но он не мог отделаться от мысли, что совет у него слишком уж разномастный. Были здесь такие, как, например, Мухаммед-бек, человек в красно-зеленых полосатых одеждах, который служил ему еще дольше, чем Ахмед-хан; в юности он воевал при Панипате вместе с Бабуром и делил все жизненные невзгоды с Хумаюном, о чем красноречиво говорили его шрамы. Другие, вроде широкоплечего таджика Али Гюля с причудливыми усами, были гораздо моложе и застали лишь несколько последних сражений отца Акбара. Были здесь также и те, кто стал его союзником совсем недавно. К примеру, такие, как раджа Рави Сингх, рослый здоровяк в красном тюрбане, который сейчас шумно поедал миндаль с гравированного медного блюда, – правители меньших государств; или даже как сам Рави Сингх – из тех раджпутов, кто уже стал сюзереном Акбара после его победы над Хему. Сейчас все лица всех этих людей, старых и молодых, значительных и не очень, выражали лишь покорность.
