– Я нарекаю тебя Хусрав, мой первенец и самый любимый сын. – С этими словами Салим взял белое нефритовое блюдце с крошечными золотыми монетами и осторожно осыпал ими голову ребенка. – Да будет твоя жизнь озарена успехом, в знак которого я осыпаю тебя этими земными богатствами.
Ребенок моргнул, а затем посмотрел на отца с окаймленной шелком зеленой бархатной подушки, на которой лежал. Салим ожидал непременно услышать протестующий вопль, но вместо этого Хусрав улыбнулся и замолотил ручками и ножками. Принц взял подушку и высоко ее поднял, чтобы все видели его здорового маленького сына. Послышался вежливый ропот одобрения от собравшихся придворных, а военачальники звучно восхищались жизнерадостностью ребенка и желали ему долгой жизни.
Салим поглядел на своего отца, который стоял возле него на мраморном возвышении. Это был первый внук Акбара, и его по-прежнему красивое, несмотря на зрелые годы, лицо с волевым подбородком сейчас было радостным и гордым. За день до этого Салим получил пару охотничьих леопардов, чью бархатистую шкуру украшали золоченые кожаные ошейники с изумрудами – определенно знак одобрения отца. Конечно, теперь, когда он сам стал отцом, Акбар пожалует ему какую-нибудь должность, в которой он сможет показать свои умения. Если бы ему дали командовать армией Моголов, он мог бы доказать всем, не только отцу, что будет хорошим воином и командующим и однажды станет великим падишахом. Его единокровные братья и рядом с ним не стоят, Акбар должен это понимать. Мурад женился три месяца назад, но даже в столь нежном возрасте он напился пьяным на свадебных празднествах, и позже его почти несли на руках к брачному ложу, где ждала невеста. Салим знал о пристрастии Мурада к спиртному, но до свадьбы брату удавалось скрывать это от Акбара. Отец был так разгневан, что немедленно отослал Мурада воевать на юг. Присматривать за ним он приставил одного из своих старших военачальников, наказав ему следить, чтобы его сыну не попало в рот ни капли спиртного. Что касается Даниала, он шел тем же путем, что и Мурад. С самой его юности удовольствия и самооправдание – вот и все, что его, казалось, заботило. Салим редко видел своих единокровных братьев, но зато был наслышан о разных историях, особенно о том, как Даниал приказал, чтобы в самый большой фонтан в мраморном внутреннем дворе его покоев вместо воды налили густое красное вино из Газни, и он со своими друзьями разделся донага, чтобы резвиться в нем; в то же время пьяный Мурад разоделся, как женщина, и непристойно плясал не только на глазах у придворных, но и перед португальским послом из Гоа…
Салим улыбнулся, осторожно возвращая своего сына в руки одной из его кормилиц, сестры Сулейман-бека. При этом он поклялся, что будет проводить со своим сыном больше времени, чем Акбар виделся с ним самим. У него будут еще сыновья, не только от Ман-бай, но и от других жен – Джод-бай, раджпутской принцессы из Мевара, и Сахиб Джамаль, дочери одного из командующих Акбара. Он наслаждался своим растущим гаремом. Отец всегда убеждал его в важности заключения политических союзов через брак, но в действительности Салиму не требовалось долгих уговоров. Любая новая женщина, если она была молода и красива, становилась для него свежим приключением, и если бы по политическим причинам пришлось жениться на женщине увядшей или уродливой, то, в общем-то, и не обязательно делить ложе с каждой женой несколько раз, – любой бы нашлось достойное место в его гареме. Такова была всегдашняя политика его отца – посредством огромного числа жен ему удалось умиротворить и объединить свою империю, чем он и любил похвалиться. Почему бы и Салиму не поступать так же? Единственное, что омрачало радость принца, когда он направился занять свое место на праздновании в честь рождения сына, была Ман-бай. Она все так же возбуждала его чувственность, но он был совсем не готов к ее ревности, когда спустя шесть месяцев после их брака Акбар заявил, что Салим должен взять новую жену. Ман-бай умоляла его не делать этого, горько рыдала в своих покоях и, когда стал близиться день его второй свадьбы, начала отказываться от пищи. Снова и снова он объяснял, что должен повиноваться своему отцу, но она не слушала его и только вопила, что он предает ее. Когда однажды ночью взволнованный слуга вызвал его в гарем, Салим обнаружил, что Ман-бай взобралась на каменную балюстраду на высоте тридцати футов, выходящую на вымощенный камнем внутренний двор.
