– Я приказал своему досточтимому доверенному советнику в духовных делах, шейху Мубараку, составить документ, который непременно подпишет каждый мулла в моей империи. Согласно этому документу, в любых толкованиях вопросов веры последнее слово остается за мной, а не за ними.
Салим видел, как шейх Ахмад и другие уламы потрясенно переглядывались, когда до них в полной мере дошли слова падишаха, – он ставит себя выше в понимании Всевышнего, чем кто-либо из мулл. Точно так же, как тот король Англии, Акбар требовал признать себя не только главой государства, но и главой религии в своей империи. Акбар слегка улыбнулся, и Салим снова ощутил трепет перед отцом, чувствуя, как с каждым днем понимает его немного больше.
– Повелитель, иезуит преподобный Антонио Монсеррат просит срочно увидеть тебя.
Акбар поднял глаза от рисунка нового павильона, выполненного Тухин Дасом, который они разглядывали вместе с Абуль Фазлом, и Салим видел, что на лице отца отразилось недовольство. При дворе поговаривали, что иезуиты вели себя все самонадеяннее и высокомернее. Какие бы свободы ни предоставлял им Акбар – от крестных ходов на улицах Фахтепур-Сикри с гигантскими деревянными крестами и свечами на дни их святых до возведения часовен и позволения настойчиво искать новообращенных, – ничто, казалось, не могло их удовлетворить. Они даже подали прошение, чтобы Акбар назначил преподобного Антонио одним из наставников своего сына Мурада, и тот из любезности согласился.
– Что ему нужно?
– Он не сказал, повелитель; говорит только, что вопрос не терпит отлагательства.
– Очень хорошо. Я приму его здесь, в своих покоях.
Как и всегда, Салим был удивлен терпением своего отца. Ни один из его подданных, даже более влиятельных, не смел бы докучать падишаху так часто. Юноша ждал, не выгонит ли отец его, Салима, и был рад, когда Акбар приказал ему остаться.
Иезуита проводили внутрь, он быстро поклонился и, не давая Акбару вставить и слова, начал говорить с большой горячностью:
– Повелитель, сегодня я слышал кое-что, во что мне трудно поверить. Мулла шейх Мубарак говорит, что ты намереваешься основать новую религию.
– То, что ты услышал, – правда. На следующей пятничной молитве я объявлю своим подданным о введении в своей империи дин-и иллахи – «Божественной Веры».
– Это же богохульство! – Отец Антонио вытаращил свои и без того выпуклые глаза, словно они сейчас выскочат вон.
– Полегче, иезуит. У меня при дворе ты встречал лишь терпимость и снисходительность. И что ты проповедовал взамен, если не ограниченную нетерпимость? Ничего из того, что ты говорил, не убедило меня, что в твоей католической церкви есть нечто особенное, за что ее стоит выбрать. Но на самом деле ни одна религия, как мне кажется, не способна затмить остальные в смысле правды или божественности – даже моя собственная мусульманская вера. Именно поэтому я решил взять лучшее из индуизма, джайнизма, буддизма, христианства и ислама – и соединить в новом вероисповедании.
– И где место Всевышнего в этом твоем объединении – по правую руку от тебя? Может, ты даже на это расщедришься? – Отец Антонио почти задыхался от негодования.
– Я сам – центр дин-и иллахи, как избранный наместник Всевышнего, его тень на земле. – Акбар отвечал спокойно, но глаза его вспыхнули. – Вытеснять Всевышнего я не намерен, это и в самом деле было бы богохульством.
– Если ты упорствуешь в этом безумном заблуждении, я и мои друзья будем вынуждены покинуть твой дворец… Сожалею, что больше не смогу быть наставником принцу Мураду.
– Уходи, если такова твоя воля. Такая ограниченность огорчает меня… Я начинаю сомневаться в том, что желаю оказывать поддержку в своей империи людям такого рода. Не досаждай мне более, если хочешь, чтобы твои европейские соотечественники сохранили свои торговые отношения.
– Ты отклонил свет, и ты ответишь за это перед тем, чье величие для тебя непостижимо, – ядовито заключил отец Антонио. Затем он коротко поклонился, повернулся и быстро вышел через открытые двойные двери мимо зеленых тюрбанов стражников Акбара.
Салим увидел, как отец и Абуль Фазл переглянулись с удивленной улыбкой. Они, очевидно, ожидали подобного ответа проповедника. Его самого снедали вопросы, и на этот раз ему не пришлось собираться с духом, чтобы высказать их.
