Роман делится на четыре части — «Осень», «Зима», «Весна», «Лето», представляющие собой четыре книги, в каждой из которых рисуется жизнь и труд крестьян в эти времена года.
Автор уделяет значительное внимание не только описанию общественно-политических событий (классовое расслоение крестьянства, борьба крестьян за лес и пастбища, изгнание немецких колонистов, поджог помещичьей усадьбы, борьба за польскую школу), но и показу бытовых явлений крестьянской жизни со всеми ее национальными особенностями.
Разгром революции 1905 года в России вызвал к жизни столыпинскую реакцию. Усилился идейный разброд не только среди русской, но и польской интеллигенции. Реймонт не избежал судьбы многих других писателей. Его творчество постепенно стало утрачивать присущую ему социальную остроту.
Если роман «Мечтатель» (1909–1910) и историческая трилогия «1794 год» (1911–1918) еще имеют познавательную и художественную ценность, то последующие произведения 1918–1924 годов («Осужденная», «За фронтом», «Княжна», «Бунт» и другие) уже откровенно реакционны.
***
К рассказу о трагических судьбах людей искусства в буржуазном обществе писатель обращался уже в ранних своих новеллах «Актриса» (1892), «Франек» (1892) и «Лили» (1895–1898).
Эти рассказы являются как бы прелюдией к «Комедиантке» и «Брожению», в которых писатель уже дает широкую панораму жизни людей искусства — артистов, режиссеров, драматургов — и развенчивает основы буржуазной морали самодовольного бюргерства.
Дилогия «Комедиантка» и «Брожение» во многом автобиографична. В этом отношении любопытно сопоставить стремления и чувства героини этих двух романов Янки Орловской с настроениями и исканиями юноши Реймонта (о них мы знаем по его письмам к друзьям). Все, о чем вспоминал писатель — о тиранстве отца, о серой, скучной жизни в провинциальном местечке, о страстном желании уехать в Варшаву, в «огромный мир», полный соблазнов и неизвестности, о выступлениях в любительском театре, о скитаниях с театральной труппой, об утраченных иллюзиях, — все это характерно и для Янки — гордой, скрытной и страстной натуры.
Янка приезжает в Варшаву и поступает в театр, который кажется ей «греческим храмом». Она уверена, что встретит здесь людей, способных думать и говорить не «о хозяйстве, домашних хлопотах и погоде», а «о прогрессе человечества, идеалах, искусстве, поэзии», — людей, которые «воплощают в себе все движущие мир идеи». Однако постепенно, присматриваясь к актерам, она начинает испытывать к ним неприязнь.
Вместо «жрецов святого искусства» перед Янкой предстали какие-то нравственные уроды — развратные, завистливые, истеричные, с пошлыми чувствами, с отсутствием каких-либо высших жизненных принципов и интересов. Это было обычное для того времени «театральное болото» с его закулисными дрязгами, интригами, сплетнями и пересудами,
И Янка охладела к театру. Она не завоевала широкой известности, не получила ни одной более или менее серьезной роли. Зато она узнала голод, нужду, унижение. Ее борьба не только за славу, высокие цели, но и за человеческое достоинство завершилась полным крахом. Деньги, которые она привезла с собой, кончились. Одиночество толкнуло ее в объятия распутного Владека. Ее подстерегала голодная смерть. Оставалось выбрать единственный путь — найти богатого любовника. Так поступали все. Но Янка была горда. И она принимает яд. Таков финал «Комедиантки».
В романе примечательны еще два персонажа, в той или иной степени являющиеся рупором авторских мыслей. Это режиссер Топольский и драматург Глоговский.
Стремясь создать театр «нового типа», Топольский излагает свой план действий: «Сманиваю лучшие силы, самое большее — человек тридцать… Выбираю пьесы: несколько бытовых и классических — это фундамент и стены моего здания; затем все самые интересные новинки и народные пьесы. Долой оперетту, долой зубоскальство и цирк, пусть будет место только подлинному искусству… Хочу театр, а не балаган, артистов, а не клоунов! Ничего показного на сцене! Единство замысла — мой идеал! Правда на сцене — моя цель!».
Взгляды на искусство драматурга Глоговского перекликаются со взглядами Топольского: «Хочу писать пьесы для людей», а «не для дикарей». Уже в первой его пьесе «Хамы» «салоном и не пахнет»; в ней «можно почувствовать запах поля, леса… крестьянской избы».
