«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг. - страница 140
Какая же модель могла бы объяснить происходившее в 1937 г.? К примеру, нижеследующая.
Вообразим себе ситуацию: в современный мегаполис прибывает носитель смертельно опасного вируса. Он спускается по трапу самолета, проходит сквозь аэропорт, садится в метро (или такси), останавливается в отеле, посещает супермаркет, оправляется в кино или на футбол. А после возвращается к себе в номер, где и погибает в страшных мучениях. Утром о его смерти становится известно главному санитарному врачу города, и тому срочно приходится издавать приказ, в котором следует указать круг лиц, подлежащих изоляции. Так вот, то, что он напишет, и будет точным аналогом оперативного приказа № 00447 наркома внутренних дел СССР. Там будут указаны приблизительные категории, внутри которых точно будут находиться смертельно опасные для окружающих вирусоносители. И дюжие санитары будут неделями, падая с ног от усталости, вламываться в дома каких-нибудь «граждан, во второй половине дня 18 августа ехавших в трамвае № 2», хватать и волочь их в карантин, а также их близких и сослуживцев, без всякой видимой системы и жалости.
Остается выяснить, что же именно сыграло роль подобного вируса в 1937 г. Ответ, по нашему мнению, прост: заговор. В конце 1936-начале 1937 гг. Сталин, возможно, не без влияния испанского опыта, испытал определенный шок. Ненадежным оказалось даже ближайшее окружение. Выбирая между глупостью и изменой соратников, он все-таки выбрал измену. И февральско-мартовский пленум ЦК тому доказательство. Есть и другие. Наркомвнешторг СССР А. П. Розенгольц на следствии рассказал, что теперь Сталин пребывает «в припадке, в безумном припадке ярости против измены, против подлости»[697].
Далее необходимо сделать поправку на характерную для всех авторитарных режимов герметичность властного дискурса. В процессе изречения директив и озвучивания отчетов участвуют очень немногие. По сути, в СССР информация наверх поступала либо по партийным каналам, либо из сводок, направляемых из органов НКВД. Партийцы с их кланами, мини-культиками личности, простым головотяпством, наконец, не вызывают доверия. Как в такой ситуации определить, повержен ли противник? И вообще, как узнать, кто он? И сколько его? Тут уж либо верить ведомству Ежова, либо никому. Не играть же Иосифу Виссарионовичу в Гарунааль-Рашида. Так на какое-то время НКВД получил монополию на Знание, и тем самым потенциально — на неограниченную Власть. Суггестивное действие любого тезиса совершенно неодолимо, если отсутствует антитезис.
А сводки, поступавшие из НКВД, рисовали безрадостную картину. Враг силен и коварен, хорошо организован и засел повсюду. Эти материалы отлично укладывались в привычную и понятную идиому «генерал и его армия». Они изображали тянущиеся из Москвы нити заговора, которые, проходя через насыщенные антисоветскими настроениями группы, неизбежно становятся центрами кристаллизации всякой реакционной мрази. В диалоге с властью репрессивные органы сказали свое слово еще в апреле-мае 1937 г. Слово это было «Тревога!», и оно было услышано. Нельзя не отметить, что был в этой реплике у сотрудников НКВД и свой интерес. Запущенная отставкой Г. Ягоды смена поколений «оперработников» означала возможность выдвинуться. И чем опаснее и ответственнее порученное дело, чем меньше под ногами мешаются партийцы и законники, тем лучше.
После этого становится понятным и ответ власти, которым и стал оперативный приказ № 00447 наркома внутренних дел СССР. Это была долгожданная карт-бланш для НКВД, которая выдавалась зряче, с пониманием того, как ею распорядятся. Суть последующего процесса исполнения приказа можно определить как наполнение «человеческим материалом» априорного каркаса из центров, штабов, повстанческих организаций и шпионско-диверсионных сетей, сформировавшегося еще в апреле-мае. Каждый новый арест оправдывал произведенные раньше («Мы так и знали!») и давал основания для последующих. А поскольку иммунитета от «вируса» заговора не оказалось ни у кого, то система Большого Террора приобрела способность к потенциально безграничному самовоспроизводству. Это в кабинетах на Лубянке, или в «апартаментах Дмитриева» на улице Вайнера в Свердловске, отделяли одну операцию от другой, политические задачи от социальных. Сержантов госбезопасности все эти тонкости не интересовали. Бойцы НКВД действовали, как в лихорадке, не различая целей по именам. Они просто стреляли по врагам. И чем больше стреляли, тем больше их становилось. И вот тогда самим инициаторам террора пришлось его остановить. Силой.
