- Знаешь, совсем обленился,- мать смотрела на Олега.- Играет вместо четырех часов от силы два. Хоть веревкой его привязывай.
Чтобы не заострять конфликт, Олег решил промолчать. Позапрошлой осенью его стали водить в музыкальную школу, и учительница велела летом тоже играть на скрипке каждый день. Принудиловку и взрослым-то тяжко терпеть, а Олег от нее прямо-таки страдал.
- Прокрутишь способности педалями,- ворчала мать,- а еще мальчик из хорошей семьи.
- Ладно уж, завтра у нас праздник, сказал Немец-старший.- С понедельника сын начнет играть по-серьезному. Верно? Всегда лучше начинать с понедельника.
Логика была сомнительная, но сегодня выгодная, и Олег охотно согласился. До понедельника было впереди целое воскресенье.
- Быстрей! Ешьте быстрей!- поторапливала мать.- Вы у меня сегодня загуляли. А вставать рано: гости приедут.
Она соскучилась по отцу. Но и Олег тоже по нему соскучился, не хотел уходить спать. Одна Люська тайком поглядывала на лавку, где стояли ее новые туфли, и соображения теснились в ее головке, увитой черными колечками, которые она то и дело наматывала на пальцы. Запах сирени ее будоражил что ли? За стеной тяжело вздыхала, ворочаясь на топчане, хозяйка тетя Паша. В сарае, неподалеку от избы, обиженно жаловалась Зорька.
- Мм-мне-еее!- уныло повторяла она.
От всего этого: от темноты, прогорклого самоварного дымка, густого запаха сирени, от тумана, укутавшего сад, режущего уши комариного писка и смеха отца,- от всего этого было состояние такой таинственности, что замирало дыхание. Олегу казалось, вечер этот никогда не превратится в ночь, и не хотелось прервать его, уйти, лечь.
- Спать, спать, спать пора,- нудно твердила мать.
Если бы она знала, что сегодня у Люськи и Олега последний день детства, что сейчас они прощаются с ним. Если бы знала, разрешила бы посидеть хотя б еще полчаса.
На улице заиграла гармошка. Кто-то прихлопывал ей в такт, ойкал и приплясывал. Люська ушла в комнату и подкралась к окну. Матери это не понравилось. Люська и так уже вчера бегала к косилке смотреть на танцы, и мать ходила туда за ней, угрожала, что приведет домой силой.
Мать переглянулась с отцом, взяла Олега за руку и, не слушая возражений, повела спать. Отец подошел к Люське. Он с ней лучше ладил. Обнял ее сбоку за плечи, стараясь не коснуться ставших в это лето весьма выпуклыми женских прелестей. Сказал, что ей теперь осталось совсем немножко подрасти - каких-нибудь три года, и тогда она сможет танцевать хоть целые дни и всю жизнь. Люська вздохнула.
- Ничего вы не понимаете! Через три года я уже старухой буду. Кто меня выберет?
Она обиженно повела плечами и отправилась в постель прислушиваться к шепоту парочек возле сиреневых кустов.
Олег долго ворочался, глядел на удочку, стоящую в углу, и уже засыпал, когда над ним за стеной раздалось знакомое: ж-ж-жих! ж-ж-ж-и-их!.. Деревенские дарили тети Пашину сирень своим подругам перед прогулкой в темный лес. Под эту музыку Олег заснул.
Утром Немец-младший проснулся от птичьего чириканья. Первое, что он увидел, была скрипка-четвертушка на гвозде над кроватью. Люська у противоположной стены еще сладко спала. За окном скворцы старались усесться поудобнее в тени сирени и, ссорясь, обсуждали свои насущные заботы. Солнце быстро поднималось. Олег сбегал к речке поплескаться на золотом песке, а когда вернулся, подготовка к гостям была в полном разгаре. Мать в спешке громыхала посудой и колдовала над керосинкой, на которой стояла закопченная чудо-печка. Керосинка коптила, но два румяных сдобных колеса уже красовались на столе, допекался третий.
- Как ты думаешь, сколько народу приедет?- в который раз спрашивала мать отца.- Сколько твоих и сколько моих?
"Твои" - это была отцовская родня, "мои" - материна.
- Человек двадцать, если не больше, весь интернационал,- отвечал он.- Да нас четверо, да представитель простого народа.
Представитель простого народа тетя Паша тем временем принесла посуду, ножи, вилки, и мать велела Олегу раскладывать их по столу, на террасе. Олег считал вслух.
- Вообще-то,- заметил отец,- ты бы лучше поиграл часок, пока никого нет. Пальцы надо ежедневно разминать!
