Они прошли в подземный проезд с горизонтально вращающейся створкой ворот, кивнув на вежливое приветствие охранника Дмитрифедрычу, потоптавшись недолго, присели на скамеечке у одной из дверей, ведущих внутрь. Фрэт расположился рядом, привычно сев на задние лапы, и уставился на новых друзей, все меньше горюя в душе.
Вокруг быстро собрался разночинный магазинный люд небольшой толпой и Фрэт понял, что высокий пользуется здесь авторитетом, в отличие от тех, что наблюдали течение событий снаружи. Вскоре они оставили Артистический подъезд и плотной шумной стайкой, — он подумал тогда: «Как голуби в институтском парке», — двинулись в одно из подсобных помещений, служившее комнатой отдыха, где их поджидали уже несколько молодых женщин в униформе продавцов, которые уважительно встали и заговорили разом, глядя на того, что был выше ростом, по имени «Дмитрифедрыч», в котором давно признал Митю Борщева, но не подавал виду, потому что сам Митя был очень пьян…, вдрызг, как любила говорить Станислава, — full as an egg, и смотрел пока только во внутрь…
Фрэту не составило труда понять, что Митя периодически проводит здесь что-то вроде амбулаторных хирургических приемов для персонала Универсама, гонораром которых служили выпивка и еда, в избытке приносимые благодарными пациентками…
— Боюсь, милые дамы, Дмитрифедрыч вряд ли сможет сегодня принять вас, — внятно произнес маленький, уверенный в Митиной недееспособности, и нежно посмотрел на недавно обретенного приятеля. — Если кому невтерпеж, советую в местную поликлинику.
А универсамовские барышни не обиделись и заговорили наперебой:
— Хирурги из поликлиники с Дмитрифедрычем рядом не стоят, — сказала одна.
— Они — барышни из-за высокого уважения называли Митю «они» — с местными хирургами на одном гектаре и срать-то не сядут, — надрывалась другая: симптичная деваха, чуть полноватая, с очень короткими, как у мальчика, светлыми волосами, похожая на Славу, тоже спешившая заявить о Митином мастерстве…
Вскоре продавщицы забыли Мите и приятеле его, и принялись обсуждать свое, сунув толстому в задаток пару бумажных пакетов с позвякивающими бутылками, грибными чипсами и тонко нарезанной колбасой-сервелатом в вакуумной упаковке… А когда порешили разойтись, стали привычно демонстрировать погруженному в себя Мите уважение высокими попками… А на Фрэта никто не обращал внимания, хоть толстяк несколько раз предпринимал неуверенные попытки загнать его, называя почему-то сумму сделки в американских долларах…
— Пятьдесят баксов, господа! — удивительно внятно, с неожиданно глубокими модуляциями в голосе, в котором отчетливо слышалось волнение, будто продавал картину знаменитого художника, вещал толстый, глядя поверх голов и сильно напоминая Фрэту спившегося актера умением привлекать и удерживать внимание аудитории… Однако никто не реагировал и толстый, по просьбе Мити, распределив содержимое пакетов среди молчаливого ночного миманса Универсама, потянул того за рукав и, забывая о Фрэте, двинулся к выходу из Артистического подъезда…
Они долго блуждали в узких переходах захолустья за круглым приземистым зданием метро, похожим формой и цветом на половинку гигантского бублика, между пустыми рядами торговок овощами, между отстойниками для мусорных баков, магазинчиками-времянками и такими же кафе, за задернутыми шторами которых таинственно кипела жизнь, и Фрэту казалось, что он снова в лондонском средневековом предместьи и что сейчас за ближайшим поворотом повстречает Дебби, и мальчика…
Его новые знакомые подолгу беседовали с такими же, как они, бесцельными ночными странниками…, с некоторыми подолгу обнимались, даже целовались и произносили высокопарные слова, и провозглашали обязательства, о которых сразу забывали…, пока, наконец, не уселись с удовольствием на подоконнике лестничной клетки между вторым и третьим этажами большого сталинского дома рядом с метро, и Фрэт, удивляясь умению толстого открывать кодовые замки, громко прогремел цепью по всем ступеням и уселся подле, привычно уложил зад на лапы…
А на Мите не было лица. То сине-серое, неподвижное, заросшее седой щетиной с высохшими белесыми потеками слюны по углам рта, застарелым герпесом на нижней губе и такой же старой глубокой ссадиной на лбу с прилипшими редкими светлыми волосами и резкими морщинами, как у глубокого старика, назвать лицом можно было лишь с большим приближением. Митя все еще глядел во внутрь и глаз не было видно, только красноватые белки… Его начинал бить озноб, такой сильный, что не смог усидеть на подоконнике и сполз на каменный пол, привалившись спиной к стене, неудобно подогнув под себя ногу, и Фрэт, впервые наблюдавший жуткое Митино похмелье, почувствовал мурашки по коже и даже по стене, о которую тот облокатился.
