"Но при чем тут ирокез?" — спрашивает ваша милость. Ирокез тоже был в Танбридже и играл в карты, возможно, не передергивая, но без конца выигрывая. Говорят, что он обчистил лорда Марча не на одну тысячу — лорда Марча, который пролил столько крови, рассорился со всеми, дрался со всеми, охотился со всеми, влюблял в себя всех чужих жен, исключая жену мистера Конвея и не исключая ее нынешнего величества, графини Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, королевы Вальмодена и Ярмута, да хранит ее небо на радость нам.
Ты знаешь этого плюгавого мерзавца de par le monde {Неведомо откуда взявшегося (франц.).}, некоего Джека Морриса, который шныряет по всем лондонским домам. Когда мы были в Воксхолле, мистер Джек кивнул нам из-под подбородка миловидного юнца, на руку которого он опирался и которого соблазны сада, по-видимому, приводили в неистовый восторг. Господи, как упоенно он глазел на фейерверк! Боги, как он рукоплескал гнуснейшей накрашенной певичке, чей визг немилосердно терзал мои уши. Грошовая нитка бус и яркая тряпка в земле ирокезов — великие сокровища, и наш дикарь был совсем ослеплен таким великолепием.
Кругом зашептались, что это тот самый Счастливчик. Накануне у Уайта он самым благородным образом выиграл у Рокингема и моего драгоценного племянника триста гиней, а теперь вопил и бесновался, очарованный музыкой, так что смотреть было приятно. Я не люблю кукольных представлений, но я очень люблю водить на них детей, мисс Конвей! Шлю вашей милости нижайший поклон и, надеюсь, мы как-нибудь вместе отправимся посмотреть Кукол.
Когда певичка сошла со своего трона, Джек Моррис во что бы то ни стало возжелал представить ей моего виргинца. Я увидел, как он покраснел до ушей и отвесил ей весьма изящный поклон, какого я никак не ждал от обитателя вигвама, а засим, как мне кажется, дикарь и дикаресса удалились вместе.
Всего за три часа до этого мои спутники съели и выпили так много, что в Воксхолле они непременно пожелали скушать цыплят с пуншем, после чего Джордж уснул, а мне за мои грехи вздумалось рассказать Тони Стореру wo, что я знал о милом семействе виргинца, и, в частности, кое-какие подробности о бершнтейновских похождениях, а также историю еще одной пожилой красотки, ее племянницы, некоей леди Марии, которая была au mieux {В наилучших отношениях (франц.).} с покойным принцем Уэльским. Что я сказал? Да меньше половины того, что мне было известно, и, разумеется, не больше десятой доли того, что я намеревался сказать, но кто тут бросается на нас, как не наш дикарь, на этот раз совсем уж багровый и в полной боевой раскраске! Оказывается, он пил огненную воду в соседней ложе!
Дикарь сдвигает шляпу на затылок, хватается за рукоятку шпаги и осведомляется, кто из джентльменов чернил его родных. Так что я вынужден был попросить его не поднимать такого шума и не будить моего друга мистера Джорджа Селвина. И я добавил: "Уверяю вас, сэр, я понятия не имел, что вы находитесь неподалеку, и приношу вам самые искренние извинения".
Вняв этим миролюбивым словам, гурон выпустил томагавк, не без изящества отвесил поклон и сказал, что, разумеется, ничего, кроме извинения, он от джентльмена моего возраста (merci, Monsieur {Благодарю вас, сударь (франц.).}) требовать не может. Услышав же фамилию мистера Селвина, он еще раз поклонился а сообщил, что имел к нему письмо от лорда Марча, которое, к несчастью, потерял. Выяснилось, что Джордж вкупе с Марчем предложил его в члены клуба, и, без сомнения, эти три агнца остригут друг друга наголо. А тем временем мой умиротворенный дикарь сел за наш стол и утопил томагавк в еще одной чаше пунша, которую эти господа обязательно пожелали заказать. Помилуй бог! Уже одиннадцать, и вот идет Бенсон с моей овсяной кашкой.
X. Уолпол.
Высокородному Г. С. Конвею".
Карьера мота
Во времена Гарри Уорингтона люди все еще усердно старались определить соотношение литературных достоинств древних и новых авторов (не то чтобы наш юный джентльмен особенно интересовался этим спорой), и ученые мужи, а вслед за ними и свет, почти все отдавали предпочтение первым. Новые авторы тех дней стали древними в наши, и мы сегодня рассуждаем о них так же, как наши внуки через сто лет будут судить о нас. Что же до вашей книжной премудрости, о почтенные предки (хотя, бесспорно, среди вас вы можете числить могучего Гиббона), то, мне кажется, вы признаете себя побежденными — я мог бы указать на двух-трех профессоров в Кембридже и Глазго, которые лучше осведомлены в греческом языке, чем все университеты в ваше время, включая и афинский, если такой тогда имелся. В естественных же науках вы продвинулись немногим дальше тех язычников, которых в литературе признавали выше себя. А нравы общественные и частные? Какой год лучше — нынешний 1858-й или его предшественник сто лет назад? Господа, заседающие в дизраэлевской палате общин, есть ли У каждого из вас своя цена, как в дни Уолпола и Ньюкасла? Или же (это весьма щекотливый вопрос!) почти все вы ее уже получили? Дамы, я не скажу, что ваше общество — это общество весталок, но хроники столетней давности содержат такое количество скандальнейших историй, что вам надо благодарить небо, судившее вам жить в не столь опасные времена. Нет, я искренне верю, что и мужчины и женщины стали теперь лучше. И не только Сусанны встречаются чаще, но старцы далеко не так порочны. Приходилось ли вам слышать о таких книгах, как "Кларисса", "Том Джонс", "Родерик Рэндом", о полотнах, изображающих людей, жизнь а общество, современные их авторам? Предположим, мы описали бы поступки таких мужчин и женщин, как мистер Ловлас, леди Белластон или та поразительная "знатная леди", которая одолжила свои мемуары автору "Перегрина Пикля". О, целомудренная матрона, имя которой — Девятнадцатый Век, как она возмутилась бы, как покраснела! С какими возгласами негодования выбежала бы из комнаты, приказав барышням удалиться, и потоп попросила бы мистера Мьюди больше ни поя каким видом не присылать ей книг этого ужасного сочинителя!
