Похвалы и восторги Марии невыносимо раздражали Гарри. Бедняжка сыпала строчками из тех немногих известных ей пьес, в которых можно было найти положения, сходные с ее собственным, и прилагала все усилия, чтобы очаровать своего юного спутника. Она вновь и вновь называла его своим рыцарем, своим Энрико, своим спасителем и клялась, что его Молинда будет вечно верна ему.
— Ах, дорогой! Разве не храню я вот здесь твой милый образ, милую прядь твоих волос, твое милое письмо? — сказала она, заглядывая ему в глаза. — И не погребут ли их со мной в могиле? Так и будет, сударь, если мой Энрико поступит со мной жестоко! — заключила она, вздыхая.
Как странно! Госпожа Бернштейн отдала ему шелковый мешочек — она сожгла прядь волос и письмо, спрятанные в нем, но Мария по-прежнему хранит этот мешочек на груди! И вот в это мгновение, когда Гарри вздрогнул и, казалось, был готов отнять у нее свою руку, на которую она опиралась, леди Марии в первый раз стало стыдно, что она солгала, а вернее, что ее поймали на лжи, причина для стыда куда более основательная. Да смилуется над нами небо! Ведь если некоторые люди начнут каяться в произнесенной ими лжи, они так все время и будут ходить в рубище, обсыпанные пеплом.
Когда они добрались до Каслвуда, настроение Гарри не улучшилось. Милорд был в отъезде, дамы тоже, и единственным членом семьи, кого Гарри застал в замке, был мистер Уилл, который вернулся с охоты на куропаток как раз в ту минуту, когда карета и всадники въезжали в ворота, и побелел как бумага, узнав своего кузена, свирепо нахмурившегося при виде него.
Тем не менее мистер Уилл решил ничего не замечать, и они встретились за ужином, где в присутствии леди Марии беседовали сначала достаточно мирно, хотя и не слишком оживленно. Мистер Уилл побывал на скачках? И не на одних. И заключал удачные пари, выразил надежду мистер Уорингтон. Более или менее.
— И моя лошадь цела и невредима? — осведомился мистер Уорингтон.
— Ваша лошадь? Какая лошадь? — спросил мистер Уилл.
— Какая лошадь? Моя лошадь! — резко говорит Гарри.
— Я что-то не понимаю, — говорит Уилл,
— Гнедая лошадь, на которую мы играли и которую я у вас выиграл вечером, а утром вы на ней ускакали, — сурово говорит мистер Уорингтон. — Вы помните эту лошадь, мистер Эсмонд?
— Мистер Уорингтон, я прекрасно помню, что мы с вами играли на лошадь, которую мой слуга передал вам в день вашего отъезда.
— Капеллан присутствовал при том, как мы играли. Мистер Сэмпсон, вы нас рассудите? — мягко спрашивает мистер Уорингтон.
— Я не могу не указать, что мистер Уорингтон играл на гнедую лошадь, объявляет мистер Сэмпсон.
— Ну, а получил другую, — с ухмылкой сказал мистер Уилл.
— И продал ее за тридцать шиллингов! — заметил мистер Уорингтон, сохраняя спокойный тон.
Уилл засмеялся.
— Тридцать шиллингов — очень неплохая цена за клячу с разбитыми коленями, ха-ха!
— Ни слова больше. Речь идет всего лишь о пари, дорогая леди Мария. Могу ли я положить вам еще цыпленка?
До тех пор, пока дама оставалась с ними, никто не мог бы превзойти мистера Уорингтона любезностью и веселостью. Когда же она встала из-за стола, Гарри проводил ее до двери, которую притворил за ней с учтивейшим поклоном. Постояв немного у закрытой двери, он приказал слугам удалиться. Когда они ушли, мистер Уорингтон запер за ними тяжелую дверь и положил ключ в карман.
Услышав щелканье замка, мистер Уилл, который потягивал пунш и искоса поглядывал на кузена, спросил его с одним из тех проклятий, которыми обычно украшал свою речь, какого... мистер Уорингтон запер дверь.
— Я полагаю, кое-каких объяснений не миновать, — ответил мистер Уорингтон. — Ну, и незачем им глазеть, как ссорятся их господа.
— А кто это ссорится, хотел бы я знать? — спросил Уилл, бледнея, и схватил нож.
— Мистер Сэмпсон, вы присутствовали при том, как я поставил пятьдесят гиней против гнедой лошади мистера Уилла?
— Просто лошади! — вопит мистер Уилл.
— Я не такой (эпитет) дурак, каким вы меня считаете, — говорит мистер Уорингтон, — хотя я и приехал из Виргинии.
Затем он повторяет свой вопрос:
