Дедушка посмотрел вверх, сквозь оконце погреба, на деревья поздней летней поры, раскачивающиеся на холодном ветру.
– Конечно, запомнишь, Том, – сказал он. – Конечно, запомнишь.
И они покинули теплый свет, испускаемый вином из одуванчиков, и пошли наверх довершать последние ритуалы лета, ибо знали, что наступил последний день, последняя ночь. Смеркалось, и они осознали, что вот уже два-три вечера, как веранды пустеют раньше обычного. В воздухе запахло по-другому, суше, и бабушка стала чаще упоминать в разговоре горячий кофе, а не ледяной чай. Широко распахнутые окна, занавешенные белыми колышущимися занавесками, захлопывались. Холодные закуски уступали место отварному мясу. С веранд убрались комары, и теперь, когда они отказались от борьбы, война со Временем исчерпала себя, и настала пора и людям тоже дезертировать с поля боя.
Как и три месяца (а может, три долгих столетия) тому назад, Том, Дуглас и дедушка стояли на веранде, скрипучей, как корабль, дремлющий в ночи на высоких волнах, и все трое потягивали носом воздух. Мальчикам казалось, что их косточки были похожи на мел и бивни слона, а не на мятные палочки и лакричную соломку, как в начале года. Но сперва новый холодный ветер коснулся костей дедушки, словно корявой рукой, подбирающей аккорды на пожелтевших басовых клавишах пианино в столовой.
Подобно стрелке компаса, дедушка повернулся на север.
– Полагаю, – сказал он задумчиво, – больше мы сюда выходить не станем.
Затем втроем они, лязгая цепями, высвободили качели из колец в потолке веранды и занесли в гараж, словно облупившиеся похоронные дроги, получив вдогонку первую порцию сухих листьев, пригнанных ветром. В доме они услышали, как бабушка разводит огонь в библиотеке. Окна содрогнулись от внезапного порыва ветра.
Дуглас, которому суждено было провести последнюю ночь под куполом над спальней бабушки и дедушки, записал в своем блокноте:
«Все теперь закрутилось в обратную сторону. Как в кино, когда фильм пускают задом наперед – люди выскакивают из воды обратно на трамплин. В сентябре предстоит опускать рамы окон, которые ты поднимал, снимать тенниски, которые носил, натягивать жесткие ботинки, сброшенные в июне. Люди вбегают в дом, как кукушки, запрыгивающие обратно в часы. То веранды переполнены и все болтают наперебой, то двери хлопают, разговоры прерываются, и листья, обезумев, сыплются с деревьев».
Он выглянул из высокого окна на землю, по которой, словно сушеный инжир в русле ручья, были рассеяны дохлые сверчки, на небо, в котором под крик осенних гагар птицы скоро устремятся к югу и деревья взметнутся ввысь багровыми столпами на фоне стальных туч. Издалека сегодня ночью будут доноситься запахи созревающих тыкв, и приблизится день, когда в них вонзится нож, вырезающий треугольные глазищи, и зажжется свеча. В городе из труб взвились первые дымные шлейфы, а вздрагивание железа вдалеке возвестило о схождении твердых черных лавин угля по желобам и о черных курганах в подвальных закутах.
Но время было позднее и быстро утекало.
Дуглас под своим высоким куполом над городом сделал движение рукой.
– А ну-ка, всем раздеться!
Он подождал. Подул ветер, и оконное стекло похолодело.
– Чистим зубы!
Опять пауза.
– А теперь, – скомандовал он наконец, – выключаем свет!
Он моргнул. И огни города стали меркнуть, то там, то тут, людей одолевала дремота, а часы на здании суда пробили десять, десять тридцать, одиннадцать, а вот и сонливая полночь.
– А теперь последние огни… там… и там…
Он лежал в постели, вокруг спал город, чернел овраг, озеро молча набегало на свой берег, и все, его родня, друзья, пожилые люди и молодежь, спали кто на одной улице, кто на другой, кто в этом доме, кто в том или – на далеких сельских кладбищах.
Он смежил веки.
Июньские рассветы, июльские полдни, августовские вечера – все сошли на нет, иссякли, удалились навсегда, оставив в его голове одни лишь впечатления о себе. Теперь всю прохладную осень, и белую зиму, и зеленеющую весну предстояло подводить итоги прошлого лета. А если он что-нибудь забудет, то в погребе есть вино из одуванчиков с большущими номерами на каждый день. Он будет частенько туда наведываться, смотреть прямо на солнце, пока не сможет больше выдержать, затем закроет глаза и будет созерцать точечки ожогов, летучие шрамы, пляшущие рубцы на своих теплых веках; он будет складывать и раскладывать каждый огонек и отблеск, пока не сложится ясная картина…
