Четверть пятого. По кирпичным мостовым города катится фургон со старьем, и в нем на козлах сидит мистер Джонас и распевает песни.
Том, изгнанный из дому страдальческим выражением на лице Дугласа, медленно подошел к бордюру, у которого остановился фургон.
– Здравствуйте, мистер Джонас.
– Привет, Том.
Том и мистер Джонас были одни на улице, и хотя внутри фургона было полно восхитительного хлама, но ни один из них даже не взглянул на него. Мистер Джонас сразу ничего не стал говорить. Он раскурил свою трубку, кивая, словно знал, еще не спрашивая, что что-то неладно.
– Ну как дела, Том? – сказал он.
– Мой брат, – сказал Том. – Дуг.
Мистер Джонас посмотрел на дом.
– Заболел, – сказал Том. – Он умирает!
– Нет, быть такого не может, – сказал мистер Джонас, озираясь на внешний мир, в котором не оказалось ничего, даже смутно напоминающего смерть в этот тихий денек.
– Он умирает, – повторил Том. – И доктор не знает, что с ним стряслось. Он говорит, жара. Но, мистер Джонас, разве так бывает? Чтобы жара убивала, причем в затемненной комнате?
– Ну… – произнес мистер Джонас и запнулся.
Потому что Том заплакал.
– Я всегда думал, что терпеть его не могу… вот, что я думал… мы тузим друг друга чуть не все время… иногда я его ненавижу… но теперь… теперь. О, мистер Джонас, если бы только…
– Если бы только что, малыш?
– Если бы в вашем фургоне нашлось что-нибудь такое, что могло бы помочь, чтобы я отнес наверх и ему бы полегчало.
Том снова всхлипнул.
Мистер Джонас достал свой красный платок-бандану и протянул Тому. Том вытер платком нос и глаза.
– Лето выдалось тяжелое, – сказал Том. – С Дугом много чего приключилось.
– Выкладывай, – попросил старьевщик.
– Ну, – начал Том, хватая воздух ртом, с непросохшими глазами, – во-первых, он потерял любимого друга, верный товарищ был, а не обыкновенный приятель. Мало того – кто-то стянул у него бейсбольную перчатку, за доллар девяносто пять. По-глупому он отдал свою коллекцию окаменелостей и ракушек Чарли Вудмену в обмен на глиняного Тарзана, которого дают, если пришлешь стопку купонов от макаронных коробок. И уронил этого Тарзана на следующий же день на тротуар.
– Вот досада, – сказал старьевщик и явственно увидел все обломки на цементе.
– К тому же ему не подарили на день рождения книгу магических фокусов, а лишь штаны и рубашку. Только этого достаточно, чтобы испортить лето раз и навсегда.
– Родители иногда забывают, как сами были детьми, – сказал мистер Джонас.
– Это точно, – тихо согласился Том. – Потом Дуг оставил на ночь во дворе набор настоящих кандалов из лондонского Тауэра, и они заржавели. И самое худшее, я подрос на целый дюйм и почти его догнал.
– Это все? – тихо спросил старьевщик.
– Я бы мог вспомнить еще с дюжину всего плохого, а то и похуже. Иногда лето может сыграть такую шутку. Сороконожки залезли в коллекцию его комиксов, новые тенниски отсырели, как только у Дуга начались каникулы.
– Помню такие годы, – сказал старьевщик.
Он поднял глаза на небо, и все эти годы там проступили.
– Такие дела, мистер Джонас. Вот почему он умирает…
Том замолк и отвел глаза.
– Дай-ка подумать, – сказал мистер Джонас.
– Вы можете помочь, мистер Джонас? Можете?
Мистер Джонас внимательно изучил недра большого старинного фургона и покачал головой. Сейчас, под солнцем, его лицо выглядело утомленным, и на нем начал проступать пот. Затем он уставился на горы вазочек и линялых абажуров, мраморных нимф и сатиров из зеленеющей меди. Он вздохнул. Повернулся и взял поводья, слегка натянув их.
– Том, – сказал он, глядя на спину лошади. – Мы увидимся попозже. Мне нужно поразмыслить. Я осмотрюсь и вернусь после ужина. Тогда кто знает? До скорого…
Он опустил руку и выудил небольшую связку японских кристаллов ветра.
– Повесь их наверху, у брата на окне. Они играют приятную прохладную музыку!
Том стоял с кристаллами ветра в руках, глядя на отъезжающий фургон. Он поднял их, но ветра не было. Они не шевелились. Они никак не могли зазвенеть.
* * *
Семь часов. Город напоминал огромную жаровню, над которой содрогался жар, приносимый с запада. Каждый дом и дерево отбрасывали дрожащие угольно-черные тени. Под ними шагал рыжеволосый мужчина. Поглядев на него, озаренного умирающим, но безжалостным солнцем, Том увидел гордо несущий сам себя факел, огненного лиса, дьявола, вышагивающего по своей вотчине.
