– Разве можно предсказать смерть? – проговорил он наконец.
– Сорок лет я слежу за напольными часами в коридоре, Уильям. Достаточно их завести, и я могу предсказать, когда они остановятся. То же и старики, никакой разницы. Они чувствуют, как замедляется механизм, опускаются гири. Только, прошу, не смотрите так… пожалуйста.
– Ничего не могу с собой поделать, – сказал он.
– Мы ведь замечательно проводим вместе время. Ведем каждый день беседы, все очень изысканно. Есть такая избитая, истертая фраза – «сродство душ». – Она повертела в руках голубой конверт. – Я всегда знала, что качество любви определяет душа, хотя тело временами открещивается от этого знания. Тело живет само по себе, ему лишь бы насытиться и дождаться ночи. В нем, в сущности, заложено ночное начало. А душа рождена от солнца, Уильям, и ей суждено провести тысячи часов жизни в бдении и бодрствовании. Можно ли найти равновесие между телом, этим жалким, эгоистичным созданием, порождением ночи, и целой жизнью, преисполненной солнцем и разумом? Я не знаю. Я знаю только, что есть ваша душа и моя, и я не припомню таких дней в моей жизни. Еще столько всего нужно обговорить, но давайте прибережем это до следующего раза.
– Кажется, у нас не так уж много времени.
– Нет, но, возможно, у нас найдется еще время. Время – такая странная штука, а жизнь и подавно. Теряются шестеренки, колесики проворачиваются, жизни людей переплетаются то слишком рано, то поздно. Я-то зажилась на свете, уж это точно. А вы родились либо слишком рано, либо слишком поздно. Какой ужасный разнобой во времени. Но я, возможно, наказана за то, что была дрянной девчонкой. Так или иначе, на следующем витке колесики должны снова встать на свое место. А тем временем вам следует найти подходящую девушку, жениться и быть счастливым. Но вы должны мне кое-что пообещать.
– Что угодно.
– Пообещайте не доживать до слишком почтенного возраста, Уильям. Если вам будет удобно, умрите до пятидесяти. Возможно, для этого понадобится приложить некоторые усилия. Но я советую вам это просто потому, что неизвестно, когда народится новая Хелен Лумис. Представьте, как будет ужасно, если вы доживете до очень преклонных годов и однажды в полдень, в тысяча девятьсот девяносто девятом году, прогуливаясь по Главной улице, встретите меня в возрасте двадцати одного года; и что же, все опять перевернется вверх дном? Я сомневаюсь, чтобы наши полуденные посиделки повторились, какими бы приятными они ни были, а вы? Тысяча галлонов чая, пятьсот бисквитов хватит на одну дружбу. Так что как-нибудь лет через двадцать у вас должен случиться приступ пневмонии, ибо я не знаю, сколько лет вам будет дано жить в противном случае. Может, они вас немедленно отошлют обратно. Но я сделаю все от меня зависящее, Уильям. И все встанет на свои места и уравновесится. Знаете, как может случиться?
– Расскажите.
– Как-нибудь днем, в тысяча девятьсот восемьдесят пятом или в тысяча девятьсот девяностом, молодой человек по имени Том Смит, или Джон Грин, или что-то в этом роде, будет прогуливаться по городу и зайдет в кафе, чтобы заказать какое-нибудь диковинное мороженое. Там будет сидеть молодая девушка того же возраста; она услышит название этого мороженого, и что-то да произойдет. Я не могу сказать, что и как. Она наверняка не будет знать, что именно. Как, впрочем, и молодой человек. Просто название мороженого придется очень по душе им обоим. Они разговорятся. А потом, когда они познакомятся, то выйдут из кафе уже вместе.
Она улыбнулась ему.
– Все это очень здорово, вы уж простите пожилую даму за ее склонность все упаковывать в изящные свертки. Это глупый пустячок, который я оставляю вам. Теперь поговорим о чем-нибудь другом. О чем же? Остался ли в мире уголок, в котором мы бы с вами не побывали? Мы ездили в Стокгольм?
– Да, замечательный город.
– Глазго? Да? Тогда куда же?
– А почему бы не в Гринтаун, штат Иллинойс? – предложил он. – Да, он самый. Мы с вами так и не почтили посещением наш город.
Она откинулась на спинку кресла, как и он, и молвила:
– Я расскажу вам, как здесь жилось, когда мне было девятнадцать, в стародавние времена…
