Еще до того, как этим чудесным весенним вечером закатилось солнце, в город успели прийти самые резвые из беженцев. В связи с тем, что гоблины могли захватить в плен огромные толпы новых беженцев, которые пришли бы к стенам столицы за ночь, король Бонифаций распорядился держать западные ворота открытыми всю ночь. С десяток надежнейших колдуний и две сотни стражников не сомкнули глаз до зари, проверяя каждого, кто входил в ворота.
Приблизительно каждого девятого приходилось сжигать на костре, а некоторые погибали, как только к ним прикасались веткой осины или пучком чеснока. Порой враги проявляли чудеса изворотливости: отыскивали какое-нибудь измученное долгой дорогой семейство, превращали в бессмертных старенькую бабусю или маленького мальчика, а к остальным не прикасались. Время от времени у ворот вспыхивали драки, и к утру в лазарете рыдало несколько связанных пострадавших солдат. Один прирезал как бы невинных людей, поднявших панику из-за того, что им примерещились какие-то тени, другой вырвал бессмертного младенца из обуглившихся рук погибшей матери, понятия не имея о том, что дитя бессмертно. Все эти солдаты стали жертвами нечисти, прячущейся среди беженцев.
Родерик, опытнейший из гвардейцев, — и тот чуть не помер со страха, пытаясь спасти двоих маленьких девчушек. Они упали в сточную канаву и, протягивая к нему ручонки, просили спасти их. Но только он к ним наклонился, они как бросятся на него! На счастье, он успел коснуться обеих жезлом, на который были наложены охранные заклинания, а потом разрубил топором. Вне себя от ужаса и отвращения, Родерик озирался по сторонам и увидел родителей девочек. Те были полумертвы от пережитого кошмара: ведь всего несколько часов назад они, оказывается, схоронили умерших девчушек у дороги до входа в город.
Гвин рассказывала своей внучке, а та впоследствии придворному летописцу, составителю «Хроник», что Родерик не смог уснуть до следующего вечера, хотя на рассвете его сменили на карауле у ворот. Судя по тому, что записано в летописи, мы можем заключить, что Родерик все это время просидел не шевелясь на своем излюбленном стуле, заливаясь слезами, а Гвин гладила его по голове и пела ему песни, которые, как она слышала когда-то, пела Аматусу Психея.
В летописи утверждается, что затем Родерик наконец встал со стула, раздетый, и отправился спать после того, как Гвин додумалась спеть ему «Один — это солнца рассветного луч» — ту самую колыбельную, которую Психея никогда не пела у кроватки Аматуса, пока тот крепко не засыпал. Гвин всегда считала эту колыбельную добрым заклинанием. Самые мудрые ученые мужи в Королевстве всегда в этом сомневались. Можете и сами, если хотите, пропеть эту песенку и увидите, что толку от нее никакого.
Когда взошло солнце, в город хлынули еще более многочисленные толпы беженцев. При свете дня колдуньи могли отдохнуть, и дело пошло быстрее. Гвардейцы же только проверяли поклажу прибывающих, заставляли их выворачивать и переворачивать вверх дном разные вещи. И все же беженцев было такое множество, что очередь за воротами все никак не сокращалась, а наоборот, с каждым часом росла. Те, что еще не успели войти в город, испуганно оглядывались через плечо и смотрели на горизонт: боялись, что враги застигнут их по эту сторону надежных крепостных стен.
Страх нарастал с каждым часом. Хотя значительной части войска Вальдо приходилось днем становиться лагерем, так как свет дня был для нечисти губителен, другая часть армии — живые люди — передвигалась быстро, широким фронтом, сметая все на своем пути. Отрезанные от города лорды забирали, кого могли, к себе в замки, но большинство крестьян, купцов и ремесленников Королевства торопились в столицу, под защиту армии Седрика.
Ближе к вечеру положение вновь изменилось. У большинства беженцев не было при себе никаких пожитков, проверять их скарб нужды не было, и потому люди хлынули в город, словно вышедшая из берегов река.
