Университетский квартал занимал и до сих пор занимает немалую часть старого города. На юго-запад от него простирается совсем другая область. Университетская улица упирается в перекресток, за которым высится неуклюжая круглая башенка; дальше улица называется именем Гаона. Величественные барочные дворцы сменяют невысокие домики, их унылые желтоватые стены перемежаются пустырями. Это единственное место в городе, где университетский квартал соприкасается со старым еврейским. Вроде бы тут раньше были ворота — башенки стояли с обеих сторон; но одна из них исчезла, как и многое из здешних построек. Кривые, совершенно хаотичные улочки чаще всего никуда не ведут и растворяются на бесформенных незастроенных пространствах; редкая из них — кроме улиц Гаона, Жиду (Еврейской) и Месиню (Мясницкой) — зовется довоенным именем, но и оно восстановлено только после ухода советской власти.
Долгие годы после Второй мировой войны этот город был мертвым. Почти все кварталы старого города, университет, христианские храмы, кроме несколько покалеченной св. Екатерины, чудом выжили. Безвозвратно разорен был только еврейский квартал. Погибло около шестидесяти тысяч его жителей, дома стояли обгоревшие, без крыш, сливаясь с миром призраков и теней. Все разрушалось по плану, сначала — нацистами, потом — теми, кто их победил. Несколько еврейских и литовских художников, как только закончились военные действия, успели зафиксировать в акварели и рисунке невообразимую полосу развалин, в которой можно было рассмотреть извивы улиц и ребра старинных зданий; потом стало исчезать и это. Однажды ночью в студенческие времена я гулял по этому району с друзьями; в своем дневнике сейчас нахожу слова о пространстве с распавшимися измерениями, об однообразной кафкианской паутине, расползающейся во все стороны, из которой мы бежали под утро. Прямо через нее советские архитекторы проложили широкий бульвар и водрузили там сталинский дом с колоннами, почти в километр длиной. По плану на оси этого бульвара должны были оказаться Остробрамские ворота и костел св. Екатерины — здания, не совсем созвучные социалистической столице; правда, после смерти Сталина этот проект куда-то испарился. Позднее с обеих сторон бульвара восстановили десяток домов еврейского района; желтоватые переулочки своими острыми углами почти точно отобразили исчезнувшие, но в них устроили новомодные магазинчики и экспозиции литовского народного искусства — ни одно слово, ни одна деталь не должны были напоминать о людях, которые здесь жили и погибли. Сегодня эта часть Вильнюса опять меняется, но еще рано говорить о том, как она будет выглядеть через несколько лет, и как удастся согласовать городскую жизнь с памятью о погибшем гетто.
Кстати, настоящим гетто этот квартал стал только во время нацистской оккупации, когда в него согнали евреев со всего города, улочки отгородили от остального Вильнюса, а окна над забором закрасили и забили. Раньше он не был изолирован и ежедневно соприкасался с христианским окружением. Рядом с ним вздымались барочные купола храмов, а готический св. Николай оказался чуть ли не внутри квартала. В старинных путеводителях и рассказах путешественников еврейский район описывается как самая экзотическая, при этом вполне органичная часть города. На открытках и рисунках того времени видны левантинские арки (контрфорсы мешали бы движению), висящие над галереей переулков, длинные ряды ставен, пестрые вывески, толпа, в которой вроде бы и мелькают традиционные кафтаны и шапочки, а в большинстве все одеты провинциально, но по-европейски. Многие упоминают грязь и нищету, мусор и помои, вылитые прямо на улицу, небо, затянутое густым паром и шумные лавки, тесные как пещеры. Но все это можно было встретить и в христианской части города. Пространство еврейского квартала отделяли от этой части скорее другие обычаи, другая традиция духовности и мистицизма, наконец, другой календарь. Переулки сливались в сплошной огромный базар, который путешественники сравнивали не только с Иерусалимом, но и с Танжером, Алжиром, Стамбулом. Там почти не было границы между частным и внешним мирами, беспрерывно шел спектакль, где участвовали все — торговцы, кучера, ремесленники и подмастерья, бородатые мудрецы и мальчишки с тачками. На тротуарах стояли корзины и мебель, вздымались горы дров, обуви, железяк, изделий из стекла, поношенной одежды, воняло рыбой и мясом. Провалы ворот вели в погреба, дворики, странные коридоры, часто тоже предназначенные для торговли. «Здесь ты мог насытить свое грешное тело», — писал житель Вильнюса в 1875 году. «Зимой ты мог получить у торговцев, греющихся возле жаровен с углями, горячий чай, заваренный в железном чайнике, а к нему — хлеба или даже несколько крошащихся булочек. Нашлись бы и селедка, горячее и холодное жаркое, кровяная колбаса, кугель, вареная фасоль... На третье можно было выбрать печеные, зимой — мороженые яблоки, конфеты со стишками, сахарный хрустальный леденец на нитке, полоски овсяного сахара, маковый пирог и "макагиги". В жаркий день можно было освежиться водой с различными соками, лимонадом, редиской, репой, огурцами».
