Падишах Левантийский восседал на груде подушек. Он был окружен лишь самыми приближенными. Конечно, помещение, куда призвали на аудиенцию русского посла, трудно было назвать кабинетом, но именно так оно значилось в официальном приглашении. Собственно, кроме самого Абдул-Хамида в кабинете были лишь великий визирь Камиль-паша и писец. Последнего, хоть он и восседал напротив новенькой пишмашинки «Ремингтон», из-за одежд и важности никак не тянуло назвать секретарем.
— В сей день и час, — объявил великий визирь, — благословенный падишах Леванта сообщает тебе, досточтимый посол, а через тебя своему брату-правителю императору всех русских, о том, что он намерен создать Левантийско-Русскую компанию. Нам известно о том, что рудник по добыче персидского угля в Месджеде-Солейман был куплен твоим предшественником, о гибели которого мы весьма скорбим. И в сей день падишах закрепляет своим указом эту землю за Левантийско-Русской кампанией. Конечно, при условии, что повелитель русских одобрит наше щедрое предложение.
Визирь кивнул писцу-секретарю — и тот подошел к Зиновьеву. С низким поклоном вручил ему шкатулку с документом на двух языках. Под ним стояла тугра Абдул-Хамида. А это значило, что на территории Леванта этот документ уже имеет полную юридическую силу.
— Кроме того, — добавил великий визирь, — падишах в своей милости отправляет три полка для защиты собственности Левантийско-Русской компании в Месджеде-Солейман от нападок курдов и прочего отребья. Мы не дадим никому покушаться на нашу землю.
Зиновьев в витиеватой манере поблагодарил падишаха и визиря. Добавил, что обязательно, как можно скорее, передаст эти документы в Петербург русскому царю на подпись.
Падишах, так и не сказавший за время аудиенции ни единого слова, сделал ему знак удалиться. Из аудиенции посол вынес главное. Абдул-Хамид очень не хочет расставаться с Месджеде-Солейман. Однако ему приходится делиться рудником с русскими. Падишах отлично понимает, что европейцы — да что уж греха таить, британцы — могут отобрать все. Или, в лучшем случае, заключить договор на своих — крайне невыгодных, если не сказать грабительских — условиях.
Зиновьев покинул кабинет падишаха и быстрым шагом направился к выходу из дворца. Он то и дело торопил слугу-проводника, чего обычно себе не позволял. Сейчас у него было мало времени. Надо срочно связаться с Петербургом. Передать, чтобы дирижабль, готовящийся сейчас к отправке, обязательно сделал остановку в Стамбуле. Чтобы на борт его попала та самая заветная шкатулка с документом на двух языках.
Если честно, я никак не ожидал, что меня ждет аудиенция в высочайшем присутствии. Как-то слишком уж мелкая я сошка, чтобы сам государь-император русский меня к себе вызвал. Пускай, и дело вроде как неординарное. Но нашелся бы, наверное, с десяток генералов, что поспешили бы доложить о нем государю.
Как позже выяснилось, сам Александр Романович Дрентельн настоял на том, чтобы я был включен в список допущенных к докладу по случаю открытия Левантийско-Русской компании. Наверное, впоследствии он сильно пожалел об этом решении.
Нам долго пришлось стоять навытяжку перед государем, пока секретарь зачитывал указ падишаха о создании компании. Я знал его уже наизусть, а потому все эти длинные и витиеватые левантийские обороты меня особенно утомляли. Кажется, не меня одного. Я стоял с краю, однако боковым зрением не раз замечал, что его императорское величество то и дело меняет позу. Лица его я, конечно, не видел. Однако мог предположить, что выражение на нем было скучающее.
