— Они не остановились на проливе, разделяющем два материка. Они двинулись еще дальше. Открыли северо-западное побережье Америки, Алеутские острова, Курилы. Стали обосновываться на Аляске, в северной части Калифорнии, поставили там форт «Росс». Шелехов и Баранов фактически стали правителями этой части Америки. Нет, что ни говори, а надо петь гимны и слагать саги о таких людях, которые бросаются в неведомые земли, плывут в утлых суденышках, пробираются сквозь тайгу, карабкаются на скалы, терпят лишения, голод, жажду, жару, стужу, одиночество, пребывают порою на пороге смерти, но не отступают от поставленной цели — покоряют природу и возвеличивают свою Родину. В этом заключена глубокая тайна жизни, которую можно выразить тремя словами: «Дорогу осилит идущий».
Это исключительные люди, неукротимые, мужественные, самоотверженные, являющие пример величия духа, несгибаемой воли, настоящие русские герои. Они оставляют в истории тот след, по которому уже идут другие, мы, обычные люди, и очень часто этот след просто затаптывается. Или, что еще хуже, — подвергается осмеянию. Не знать, не помнить об этих людях просто стыдно… Вот таким, по сути, первопроходцем, покорителем недр Тюменского края был и Виктор Иванович Муравленко.
Николай Александрович остановился, замер, взгляд его задумчиво устремился вдаль, к верхушкам вековых сосен, словно он пытался увидеть среди зеленой листвы нечто очень важное.
— А ты уже много о нем написал в своей книге? — спросил Алексей, подперев вихрастую голову ладонью.
— Мало, — сознался дядя Коля. — Хочется больше. Но всего просто не опишешь. И я ведь не писатель. Я жил там, бурил, строил. Прочувствовал всё на себе. Был вблизи от него, но не в первом и, может быть, даже не во втором, а в третьем ряду… Потом, уже когда Советский Союз рухнул, я только тогда вдруг осознал — какой масштабной личностью был этот человек. Он бы голову положил, но не допустил этого. Родина для него была превыше всего, а не почет, не деньги, даже не личное счастье. И я сказал себе: надо написать о нем книгу. Ведь никто же не сделает! Всё и так уже быльем поросло.
Нет, воспоминаний о нем много, я их все внимательно прочитал и изучил. Каждый из его соратников что-то написал о Муравленко — и Аржанов, и Великопольский, и Гаркавенко, и Запорожец, и Коломацкий, и Шмаль, и Эрвье, и Щербина, и Чурилов, и Фаин, и Протозанов, и Кузоваткин, и Кореляков, и Межлумов, и конечно же сын Сергей, и… много! Честь им и хвала за это. Есть и две книги о нем, Грозовой и Юрасовой, хотя они мне как-то не очень, скучноваты. А я хочу создать портрет человека времени, эпохи. И не скульптурную фигуру изобразить, а живую. В движении. Потому что таким он и был, беспокойным, горящим, не сидевшим никогда без дела. Я себе даже и представить его не могу в глубокой старости, на пенсии. И хочу показать, сопоставить его труды с днем нынешним. Ведь прошлое и будущее — здесь, в нас, одно без другого не существует. А нам лишь надо понять: что было, что есть и что делать дальше, куда двигаться?
— Лев Николаевич, дашь почитать-то? — с неким уважением спросил Алеша, хотя и нарочно переврал имя.
— Можно, — кивнул дядя Коля, не без некоторой радости. — Вот вернемся домой и покажу. А я тебе пока, если хочешь, стихотворение одно прочитаю, муравленковца, простого газоэлектросварщика, Миши Лаверева, о городе. — И, не дожидаясь согласия, он начал:
В краю далеком, что зовут Ямалом,
Среди высоких елей и болот,
Где нефть и газ берут свое начало,
Там город молодой сейчас растет.
Вокруг него озера голубые
Своею красотой к себе манят,
И, словно кедры, вышки буровые
Вцепиться в землю намертво спешат.
И не беда, что ты еще так молод,
Но ты для многих стал уже родным.
Так будь же счастлив, мой любимый город,
И оставайся вечно молодым. За то…
Николай Александрович запнулся, наморщил лоб, вспоминая.
— Ага! Сейчас…
За то, что здесь живу, творю, дерзаю,
Я благодарен Богу и судьбе.
И если вдруг куда-то уезжаю,
То сердце снова тянется к тебе!
— А там еще припев есть:
Муравленко, Муравленко!
Нет мне города милей.
Муравленко, Муравленко —
