– Конкуренция, – подсказал Юрка.
– Не без того. Суета.
Евсей причмокнул губами на сонную лошадь, пошевелил вожжами.
– Еще, видишь, какая закавыка, очень уж разнятся те, кто на Середине рожден, и пришлые. Первые вроде свои, тутошние. А другие…
– Понаехали.
– Ну да. Этим, которые с других миров, тоже в обиду: здешним-то выбирать не приходилось. Живут себе и живут. А им, как срок выйдет, или родню бросай, дом, или дар бесполезным станет. Попробуй, привыкни, когда только что все дороги на выбор. А женку с детьми за собой перетащить не у каждого вейна-поводыря получится – из своего мира хуже всего тянуть. Да и обживаться на новом месте не всякая баба согласится. Чай, не с одного конца улицы на другой переехать. Все чужое, язык и тот забудется. А куда без корней?
Егор слушал и думал об отце. Представлял, как вернется домой и скажет: «Папка, спасибо!» Ведь представить жутко: он бы даже не помнил Пшелес. Не было бы Ольшевска, Верхнелучевска, множества гарнизонов, в которых довелось пожить. Родьки бы не было, Талки, друзей-приятелей.
Заскрипела телега – это монах растянулся на подстилке из соломы. Вожжи перехватил Юрка.
– Сосну чуток, – сказал наставник.
Придерживаясь за обрешетку, Егор пробрался вперед и сел рядом с Юркой. Тот покосился недовольно.
– Чего надо?
– Спросить хотел. Как думаешь, Дан придет за тобой в скит?
Юрка поскреб обожженную щеку.
– Да на черта я ему сдался?
– А Грин должен, – больше себе, чем соседу, сказал Егор.
– Повторяй это каждый день перед сном, – язвительно предложил Юрка. – Глядишь, сработает.
– Что ты как!..
– То! Поплачь еще! Соскучился, не соскучился… Мамочка-папочка у него там остались, ай-яй-яй, горе какое!
Егор вцепился в скамью, чтобы не вмазать Юрке по роже.
– Я же говорил, у нас война.
– Заладил… Ну и что? Зато ты можешь вернуться. В принципе.
Егор вспыхнул:
– «В принципе»? А ты хоть понимаешь, что это такое – война? Не в книжках-кино, а на самом деле?
– Нет, и что дальше?
– Заткнись, вот что!
Вранье все: первый бой, а руки не дрожат, и совсем не страшно. Просто фигурка в темно-сером обмундировании упала, не добежав до крепости. Егор передернул затвор и взял на мушку следующую. Толкнуло отдачей. Зейденец схватился за живот и рухнул на колени. Егор чертыхнулся, но добивать не стал: патроны нужно экономить.
Взвизгнуло, брызнуло каменным крошевом – пуля пришлась в край бойницы. Остро чиркнуло по подбородку. Егор промокнул ссадину о плечо, подумав злорадно: «Мазилы!» – и снова прицелился. Как в тире. Даже мысли не мелькнуло, что это – люди, что они стреляют в ответ из настоящего, не учебного, оружия.
Потом штурм затих. Егор сидел, навалившись на стену, и разминал уставшие пальцы. Они пахли порохом и ружейной смазкой. Камень грел спину сквозь футболку. Болело плечо, в которое упирался приклад. Рядом переговаривались, булькали водой во фляжках, с кряхтением стягивали сапоги, матюгались, стонали. Дым над лагерем давно рассеялся, самолеты не летали, и казалось – все кончилось. Когда к ним спрыгнул лейтенант, Егор посмотрел на него с улыбкой. Думал, тот скомандует: «Отбой! Выходим из крепости». Но Миддель снял фуражку, вытер лоб и сказал:
– Смену привел. Идите отдыхать.
Для сна отвели место на нижнем ярусе древней казармы. Там уже лежали вповалку с десяток солдат, пришлось их потеснить. Егору бросили камуфляжную куртку, он свернул ее и запихнул под голову. Закрыл глаза – и поплыла дорога, по которой спешил в Верхнелучевск, заблестели разбитые стекла автобуса, мелькнула желтая косынка, трепещущая на ветру. Талкин голос спросил с укором: «Почему ты меня не нашел?» Родька сощурился: «Слабо! Не пройдешь! Там же крысы. Увидят, что ты один, и ка-а-ак кинутся!» Егор хотел возразить, что нет тут никаких крыс, но язык не ворочался.
Проснулся, как от толчка, и приподнялся на локте. Громкий храп заглушал редкие выстрелы. Надышали, и воздух стал густым, пропах потом, дегтем и куревом. Тускло горела керосиновая лампа, пристроенная на балке. Егор снова лег, потрогал подбородок. Ранка запеклась корочкой, из-под нее сочилась сукровица.
И вот тут накрыл страх. Он был громадным, точно на Егора высыпался кузов песка – ни пошевелиться, ни вздохнуть. Чуть бы в сторону пуля – и все! Как ординарца Макса, как водителя рейсового автобуса. Как тех четверых, которых снесли в подвал и накрыли брезентом. Чуть меньше везение – и его бы уже не было. Вообще. Нигде.
