Штора вздулась парусом, зашелестели страницы открытой книги.
– Он мне сказки рассказывал, – вспомнил Егор. – Я думал, сочиняет. Оказывается, нет.
Записка трепыхалась, норовя улететь, но тяжелая чернильница мешала. Егор разгладил листок, снова прочитав последние строчки: «…поводырь из меня хреновый, а узел там еще хуже. И вообще, это чужая война. Мой тебе совет, провести не сможешь – сам не суйся. Убьют ни за грош».
Советует он!
– А у меня есть дар?
– Я не чувствую. Скорее всего, нет.
– И как мне теперь домой?
– Ориентиры твоего мира знают двое – Александр и Дан, но где они сейчас… – Михаил Андреевич развел руками. – Придется подождать, пока Алекс сам не вернется. Ты не беспокойся, он не бросит. А мы пока тебя подлечим. Кстати, у нас не просто приют – здесь школа, где обучаются одаренные дети. Походи на занятия. Это поможет тебе освоиться.
В храме горело лишь несколько свечей из множества прилепившихся к стенам. Тонкие тельца их плавились, капли стекали на подставки и срывались на пол. Качались огоньки. Блики плясали на мозаичных стенах, и лица исцеленных казались живыми. Выше, к лекарям, свет не дотягивался, но Дан и так помнил их, удивительно непохожих на иконописных святых.
Тогда он пришел в храм в толпе паломников, поднявшихся в Йкам с караваном Дери-зена. На голове у вейна был клафт в коричневую полоску, лицо выкрашено до смуглого, вычернены брови и специально отпущенная борода. Мягко ступая чарыками по мраморному полу, Дан приближался к исполинской фигуре, и лекари с мозаичных стен провожали его взглядами. Храм наполняли тихие голоса, вздохи, стук костылей, шелест одежды, но все это не могло заглушить журчания ручья, падающего из сомкнутых рук Двуликого в каменную чашу. В чаше вода вскипала белой пеной, переливалась через край и убегала по выложенному малахитом желобу, чтобы у порога кануть в толщу скал. Опустившись на колени, паломники черпали целительную влагу – деревянными кружками и золотыми кубками, походными флягами, хрустальными сосудами и просто горстями. Вода в ручье оказалась прохладной, чуть солоноватой. Она покалывала ладонь множеством пузырьков. Вейн отпил и осторожно промокнул крашеные усы. В конце концов, если лечебная сила в источнике есть, она останется. Дан усмехнулся, понимая, что найдет сотню оправданий, лишь бы поддаться искушению и сделать то, чего не мог никто до него, – украсть дар Двуликого.
Сейчас, в закрытом храме, журчание ручья казалось особенно громким. Дан опустил в него руку, и крохотные пузырьки взвились к запястью. Вода как вода.
Он поднялся, вытер ладонь о штаны.
– Что же ты не пьешь, вейн? – резко прозвучал голос.
Йорина! Он и не заметил, как в боковом проходе появилась жрица.
Дан пожал плечами. Йорина подошла к нему и остановилась, не переступая ручей. Ее и вейна разделяла вода.
– Ты тоже чувствуешь это. Храм пуст.
Глаза ее светились в полумраке, соперничая с огоньками свечей. Ведьма! Или святая? Вейну захотелось перекреститься, и он завел руку за спину, сжал кулак.
– Впусти людей, и он будет полон.
– Ты понимаешь, о чем я.
Дан понимал, но все равно удивленно задрал брови.
Йорина пошла вдоль стены, снимая с каменных выступов догоревшие свечи. Воск сминался в ее пальцах.
– Гордишься? – спросила она. – Думаешь, ты первый, кто убьет целый народ?
Шэт!
– Ничего, человек – скотина живучая.
Йорина в гневе обернулась:
– Ты…
– Ну? Давай, скажи! И в подвал меня.
У жрицы подрагивала верхняя губа. Казалось, Йорина сейчас зашипит и бросится, точно кошка. Вейн даже отшатнулся.
Йорина выплюнула:
– Я не верю, что тебя родила женщина.
– Какое совпадение, я тоже.
У жрицы стали такие глаза, будто Дан снял посреди храма штаны.
– Меня нашли в амбаре, завернутым в нижнюю юбку. Этакий пищащий обоссанный кулек.
– Вот как. Значит, у тебя нет корней. Нет рода.
– Я прекрасно обхожусь без него.
– Тогда понятно.
Йорина снова занялась свечами. Вейн сжал зубы, перекатывая желваки. Понятно ей! Между прочим, у него есть отец Михаил. Лично ему – хватает.
Звякнул засов, кто-то толкнул снаружи двери храма. Замерла жрица, горячий воск потек по ее пальцам. Глухо донеслись голоса. Кажется, заплакала женщина.
