Виктору, конечно, хотелось доставить ей удовольствие, в этом ничего плохого не было. И все же… Как ни короток был путь, Виктор успел нашептать ей на ухо, какую чудесную комнату удалось ему снять, и посулить, что собственная квартира тоже не заставит себя долго ждать. Упоенно описывая будущие блага, он не забывал оглядываться по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых.
Наконец и в самом деле заметив знакомого, Виктор попросил извозчика остановиться и спрыгнул на мостовую. Со стороны могло показаться, что случайно попавшийся на пути знакомый вернулся из долгого путешествия и Виктор по нему очень соскучился. С таким радостным воодушевлением он тряс его руку. «Фира Шатенштейн, — стал он представлять ее, — моя…» Во взгляде Фиры Виктор уловил нечто, заставившее его прикусить язык. А она, смущенная тем, что, подобно какой-нибудь графине, подает незнакомцу руку с высоты кожаного сиденья, совсем не по-графски, а, скорее, как застенчивая деревенская простушка, лодочкой протянула ладонь и тут же отняла ее. Она заметила, что рукав ее жакетки коротковат. Снова завладев своей рукой, она в смущении стала его оттягивать.
Вечером того же дня Виктор повел Фиру в гости к одному художнику, дом которого был тогда в Киеве как бы центром художественной жизни.
С его женой Ксаной, тридцатилетие которой отмечалось в тот вечер, Фира встречается до сих пор. Всегда она Ксане немного завидовала в душе. Непостижимо было, как у Ксаны хватает рук — для занятий живописью, для кормления детей, для уборки квартиры, для покупок и для того, чтобы печь пироги. Не успевал человек, зайдя к ней в дом, скинуть пальто, — ждала она его или не ждала — стол был уже накрыт, когда побогаче, когда беднее. Ее готовность принимать и угощать можно было сравнить лишь с готовностью врача «Скорой помощи» делать уколы. Неудивительно, что, вспоминая тот вечер, Фира в который раз позавидовала удивительному проворству всюду поспевающих Ксаниных рук. Вот кто по-настоящему владел искусством свивания гнезда. В доме Ксаны сладко елось и вольно думалось, Фире с Виктором пришлось сесть в конце стола. Все другие места были заняты. Как только Фира ступила на порог комнаты, она сразу встретилась глазами с тем человеком, которому утром протягивала руку с высоты пролетки. И позже, весь вечер она не знала, куда деваться от его глаз, от его острого взгляда, вбиравшего ее в себя. Так или иначе, он не сводил с нее глаз и ничуть не утруждал себя, чтобы скрыть это.
Когда Яков начинал говорить — у Фиры впоследствии было достаточно времени, чтобы утвердиться в этом наблюдении, — сразу наступала тишина. Так и в тот вечер. Прислушивались-то к нему все, но Фира видела, чувствовала, что он обращается к ней, только к ней. Хотя он сидел на противоположном конце стола и порою головы и спины заслоняли ее от него, взгляд его всюду ее отыскивал и выделял.
Фира в душе поносила себя за несуразное самовнушение. Ничего подобного быть не может. Это она твердила себе в начале вечера. Потом она уже не сомневалась в том, что только так и может быть. С этим человеком, фамилии которого она не знает — все звали его Яшей, — она знакома испокон веку. Поэтому ему как нельзя лучше известно, чем можно заинтересовать ее. Какими речами можно тронуть ее сердце, взволновать ум. Она уже и сама не в силах была оторвать взгляда от его продолговатого, страстного лица.
Это замечали все. Все, кроме Виктора. Он бурно веселился, произносил тосты, тянул свою рюмку направо, налево, через стол, беспрестанно чокался с кем попало. Несмотря на то что Виктор сидел к ней вплотную, всячески стараясь, чтобы между ними не оставалось зазора; несмотря на то что ни одно его слово, ни один жест не проходили незамеченными для нее, болезненно отзывались в ней, — все же его здесь будто и не было. Поэтому голос Виктора, вдохнувший ей прямо в ухо: «За наше счастье, дорогая», прозвучал для нее громовым раскатом, прервавшим ее сладкий сон. Она вздрогнула и увидела перед собой круглое лицо с хмельным румянцем на щеках, который только подчеркивал их бледность. А когда она услышала уже произнесенное во весь голос: «Твое здоровье, Фирочка!» — она так растерялась, что не сразу сообразила, почему к ней вдруг потянулось столько рюмок.
