Ветер с севера - страница 24
Однако Эврар был прав. Время ссориться с Карлом Простоватым еще не пришло. Поэтому Ренье молча вскочил в седло и направил коня туда, откуда раздавались звуки охоты.
Просторы охотничьих угодий под Аахеном были окутаны серебристым инеем. Голодные галки жалобно перекликались среди голых ветвей корявых вязов. Ренье и его приближенный легкой рысью ехали через лес. Герцог покосился на Эврара. Эврар был мелитом – воином-профессионалом. Это становилось ясным при одном взгляде на его фигуру – поджарый, подвижный, сидящий в седле как влитой. Кольчугу он не снимал даже на охоте, а его меч был, пожалуй, не хуже, чем Дюрендаль легендарного графа Роланда. В его рукояти, как утверждал Эврар, заключалась частица мощей какого-то святого из Нейстрии,[68] но сбруя его коня была буквально унизана талисманами и амулетами, изображающими языческих божков. Ренье не был уверен, что его палатин не наполовину язычник, однако кто из его приближенных мог с чистой совестью называться добрым христианином? Эврар, по крайней мере, предан, и на него всегда можно положиться.
Они спустились в сырую лощину, где бегущие со склонов ручьи образовали небольшое озеро с причудливо изрезанными берегами. От воды поднимался пар. Здесь всадники придержали коней. Гомон охоты слышался уже совсем близко. Не было сомнений, что лов движется в их сторону.
– Почему ты ушел со службы у Эда? – неожиданно спросил Ренье. – Я слышал, что те, кто присягал ему, редко изменяли клятве. А ты ушел, когда он был в зените славы и сам император Арнульф Каринтский[69] признал его власть. Правда, он, чтобы лишний раз не ломать голову, признал и этого скорбного головою Карла.
– Странно, что вас это не заинтересовало тринадцать лет назад, когда я поступил к вам на службу.
– Тогда я был никто, Эврар, и нуждался в любом мелите, имеющем коня и кольчугу. Теперь же я намерен стать королем, а ты мой поверенный и… друг.
Искривив в улыбке губы, он бросил взгляд на мелита. Черные глубокие глаза Эврара сверкнули из-под меховой опушки кожаной островерхой шапки.
– Да, – хрипло проговорил мелит. – Король Эд был великий правитель. Но и жесток был без меры. Даже с Теодорадой, принцессой, которая вышла за него вопреки воле своего опекуна архиепископа Фулька. Что уж говорить о нас, простых вавассорах.[70]
Он прищурился на блеск инея на ветках. Его конь нетерпеливо бил копытом, звеня сбруей с побрякушками амулетов.
– Однажды я со своими людьми повеселился в селении одного аббата. Все как обычно. Хлестали вино из его погребов, задирали подолы его крестьянкам, жгли хижины его литов…[71] Аббатишка вроде был из никудышных, да и присягал вовсе не Эду, а Карлу. Однако жаловаться он явился к моему королю. И того словно бес обуял. Кто был ему этот длиннополый поп, а кто я? Но он принял его сторону и нанес мне удар кнутом при всех, как простому рабу, как пахотному черному человеку.
Тыльной стороной ладони он погладил шрам на щеке.
– У Эда был хлыст со свинцовым шариком, вплетенным в конец. Он распорол мне щеку до кости. Я тогда думал, что и глаза лишусь. Эд же лишь бросил через плечо, что впредь мне наука. Этого я не прощу и на смертном одре…
Палатин вдруг привстал на стременах, вглядываясь в заросли на противоположном склоне.
– Клянусь духами… Мессир, олень! Взгляните – олень!
Крупная, светлая чуть не до белизны оленуха, вывалив язык и задыхаясь, одним прыжком вымахнула из кустов. Замерла на миг, увидев вблизи людей, и, откинув голову, рванулась в сторону вдоль ручья.
В тот же миг оба всадника, забыв о разговоре, яростно вонзили шпоры в бока коней.
Тихий лес внезапно огласился шумом появившейся из-за холма охоты. Неистово лаяли, заходились псы, лошади и всадники, тесня друг друга, с треском ломились сквозь подлесок. Ревели трубы, слышался шум трещоток, улюлюканье.
Оленуха неслась по самой береговой кромке вдоль ручья. Бока ее уже потемнели от пота, она была утомлена и явно стремилась к воде. Ренье и следовавший за ним Эврар оба поняли ее намерение и, срезая по склону путь, ринулись к озерцу.
