Камень уже подбирался к её лицу, но и обращение заканчивалось — ещё минута, и последний луч погладит стекло за её спиной.
Не в силах пережить мысли о том, что убьёт любимого, Мелюзель бросилась в окно, в последний раз разбив витраж на тысячи сверкающих осколков. Они взметнулись в воздух подобно погребальному салюту. Но не успела она сделать и двух взмахов крылом, как волшебство довершило своё дело, подобравшись к сердцу. И она камнем рухнула на площадку перед замком, так и оставшись наполовину девушкой — наполовину монстром, известным влюблённым с древнейших времён.
* * *
Рассказчик умолк, и только тогда я сообразил, что уже давно отложил свой блокнот, взволнованно внимая истории.
— И правда, печальная легенда, — вздохнул я и тронул старика за плечо, потому что он, кажется, и вовсе забыл обо мне, задумавшись о чём-то и глядя на горизонт.
— Это не легенда, — возразил он, — доказательство перед вами.
Я ещё раз взглянул на скульптуру в центре розария. В ней безымянный ваятель запечатлел диковинное чудо, плод своего воображения: наполовину прекрасная дева, наполовину чудовище. Вечернее солнце ласкало его розовыми лучами, делая камень похожим на теплую кожу. В скульптуре было столько жизни и движения, а на лице — муки и восторга человека, принимающего жертву, что в этот миг я почти готов был поверить в рассказ старика. Дева протягивала руку, будто в мольбе, к стенам замка у нас над головами — туда, где на месте прежнего витража зияла огромная дыра, с осколками по краям.
— А что же стекольщик? Он, верно, умер от горя? Ведь это он был виноват в случившемся.
— Вы так думаете? Но он же любил принцессу всей душой.
— Если бы он любил, то не ослушался бы её, — возразил я.
— Только истинно любящие совершают безумства, о которых потом непременно жалеют, — с горькой улыбкой покачал головой старик. — Но желание юноши сбылось.
— Каким же образом?
— Он получил возможность видеть принцессу по субботам. Едва первые закатные лучи касаются камня, — он кивнул на скульптуру у нас за спиной, — как она оживает, и снова превращается в обычную девушку, его прекрасную Мелюзель. И весь вечер, и всю ночь до следующего утра, они могут быть вместе.
— Но ведь это лишь краткие мгновения, украденные у судьбы.
— Разве не об этом мечтают все влюблённые? — возразил старик, — быть вместе навечно и знать, что даже смерть не разлучит вас?
Я пожал плечами.
— Как по мне, лучше прожить всю жизнь с простой доброй девушкой, зная, что у неё нет от меня никаких тайн, и каждую субботу делить с ней скромный ужин на увитой плющом террасе, запивая отваренный ею окорок стаканчиком доброго грушевого сидра.
Старик мечтательно улыбнулся.
— Как уютно и покойно это звучит.
Я поднялся со своего места.
— Простите, но мне пора — я должен вернуться в гостиницу и собраться к отъезду. Вас подбросить до города? Скажите, куда вам.
Старик обернулся на развалины некогда прекрасного замка, в котором чудом уцелели остальные окна, и покачал головой.
— Я ещё немного побуду здесь. А вам удачи с вашей книгой.
— Спасибо. Жаль, не могу остаться до завтра и увидеть принцессу.
Он пожал мою протянутую руку. Я спрятал записную книжку в дорожную сумку, коснулся пальцами кончика шляпы и откланялся.
Следующим вечером, в это же время, я уже сидел в мягком купе поезда, мчащегося по мосту в клубах пара. Под нами как на ладони расстелилась вся долина, и вскоре показались знакомые стены. Я даже смог различить площадку перед замком, где старик вчера поведал мне эту историю. Внезапно среди розовых кустов мелькнуло белое пятно — то была совершенно седая голова моего провожатого. Он сидел на том же бортике, на том же самом месте, будто и не двинулся со вчерашнего дня. Голова обращена к скульптуре, но выражения лица не видать. Тут мост изогнулся, и крыло сказочного изваяния закрыло его от меня.
Солнечный диск покатился к горизонту, и всё вокруг окрасилось в тёплые золотистые тона. Я кинул прощальный взгляд на розарий и едва различимую теперь статую. Тёплые лучи уже доползли до её подножия, лизнули кончики каменных пальцев. И в этот момент что-то вспыхнуло, и статуя дёрнула крылом. Я не успел убедиться в обмане зрения, потому что в ту же секунду всё заволокло дымом от паровоза. А когда он, наконец, рассеялся, мы были уже далеко от того места.
