Этого, в темно-зеленом плаще, Фархад заметил сразу. Среди завсегдатаев недорогой харчевни юноша выделялся, как дорогой перстень, случайно попавший среди дешевых побрякушек рыночного разносчика: статью, легкой походкой, жестом ухоженной руки, откинувшей капюшон длинного просторного плаща. Правда, почти сразу парнишка накинул его снова, но Фархад успел заметить и блестящую прядь, выбившуюся из искусно заплетенных волос, и тонкий изящный профиль, и то, как неловко пришелец прячет кошелек, положив перед хозяином харчевни вызывающе блеснувшую желтым монету. Кто же показывает золото в таких местах? Да, на поясе кинжал, но издалека видно, что красавчик не из тех, кто переплавляет звон стали в звон золота, как изволил выразиться ир-Джайши в поэме «О мечах и розах». Проще говоря, он отнюдь не из тех, кто может защитить себя сам. И если на улице не ждет охрана…
Хозяин харчевни покачал головой, неуловимо быстро сгребая золото, сказал что-то — и юноша вскинул голову, дернул плечом, стиснул ладонями ворот плаща, кутаясь в него, словно повеяло холодом, а потом опустил голову и шагнул от стойки, даже не взглянув на харчевника. Побрел к выходу, глядя под ноги. Лучше бы смотрел по сторонам — туда, где из угла его провожали взгляды тройки оборванцев, уже час сидящих за одним-единственным кувшином.
Фархад вздохнул. Что ему за дело до богатого дурачка, которому не судьба добраться до дома, не расставшись с золотом? Явно не последнее отберут. Но хорошо, если просто сорвут кошелек и серьги, блеснувшие из-под капюшона. Вздумает закричать, сопротивляться — и лезвие войдет под сердце: мертвого обобрать проще.
Хлопнула дверь, за которой скрылся темно-зеленый плащ, а несколько мгновений спустя из шумной харчевни выскользнули те трое… Фархад еще раз вздохнул, смиряясь с тем, что вечер выдался неспокойный. Бросил на стол монетку за так и не съеденный плов, поправил перевязь ножей под легкой курткой. Да, обычно он в такие дела не вмешивался, но тут отчего-то стало жаль паренька.
На улице было тихо. Только огромная луна заливала мостовую и притихшие дома мягким светом, и от него ложились под ноги длинные тени, словно узоры в огромной чародейской книге. На перекрестке Фархад огляделся, ругая себя, что вышел слишком поздно — и тут же слева, в узком проулке, послышался крик.
Они, конечно, были там. И нужен им был не кошелек, потому что обычные грабители не ходят на охоту с прочной шелковой сетью: тонкой, незаметной под плащом или под курткой, мгновенно разворачивающейся в броске. Одного красавчик успел полоснуть: худой плешивый сангарец зажимал ладонью набухший кровью рукав. Молодец мальчишка! Но теперь он, опутанный сетью, бился на земле, а еще двое деловито стягивали веревки, пеленая парня по рукам и ногам.
Тот, кто баюкал раненую руку, успел поднять голову и удивленно глянуть, когда Фархад вышел из тени стены. А больше он ничего не успел — осел на мостовую с ножом в горле. И второй — тоже, ведь ножа у Фархада было два. А вот для третьего пришлось достать ятаган. Третий оказался хорош! Едва обернувшись, отпрыгнул в сторону, выдернул из ножен кривой клинок, хищно блеснувший в свете луны. Кто бы ни платил этому ловцу людей, деньги он отдавал не зря. Удар! Выпад! Обвод… И снова удар! Он был левшой, этот третий, умелым и опытным бойцом, а Фархад вовремя подумал, что надо бы взять живым, чтобы спросить… Но луна сегодня не благоволила третьему. Выпад — и сандалия на мягкой бесшумной подошве скользнула в луже крови. Фархад не успел отдернуть клинок — острие вошло в плоть с тихим хрустом — и сразу стало понятно, что на вопросы третий не ответит.
Хмыкнув, Фархад пожал плечами, подобрал ножи, вытер их и ятаган о плащ того, кто первым поймал горлом его нож. Подошел к притихшему пленнику и, примерившись, полоснул ятаганом от верха до низа кокона. Убрал оружие в ножны, чтоб не напугать, и сдернул обрезки веревок, услышав тихое ругательство. Освобожденный дернулся, сидя на мостовой, посмотрел ему в глаза снизу вверх, зло и недоуменно — и Фархад понял, что не зря испачкал клинки.
