Ничего себе образ. Ничего себе заключительный аккорд.
Да, пожалуй, этот рассказ начал утомлять даже меня.
Великолепно. А что же теперь?
В каком смысле?
Я имею в виду — к чему ты рассказал мне все это.
Эта история кажется мне интересной. Из нее можно многое извлечь.
Ты хочешь сказать, что она имеет какое-то отношение ко мне?
Да, полагаю, да, в некотором роде.
Тогда начинай объяснять, потому что я не понимаю ровным счетом ничего.
Она тебе ни о чем не говорит?
Нет.
Ну, тогда не знаю, стоит ли продолжать ее.
Послушай. Ты полдня продержал меня здесь, рассказывая историю о каком-то типе — прямо-таки идеальном во всех отношениях, потому что он идеален даже в своих проступках, — о типе, которому приходится пережить самоубийство жены, и ты еще хочешь, чтобы я извлекала из нее уроки, а сам берешь на себя роль подсказчика. Ты действительно хочешь, чтобы я заинтересовалась тем, что ты мне рассказал? Тогда расскажи что-нибудь еще о жене, потому что — не знаю, почувствовал ты сам это или нет, — на фоне того изысканного анализа, которому ты подверг поведение своего друга, она выглядит просто грубым наброском, тенью, пугалом. Такое равновесие невозможно. Эта история просто вынуждает тебя, точнее, меня принимать сторону мужа — об этом ты, в общем-то, и просил меня, верно? — и фактически игнорировать вторую половину этой пары. Такого не позволил бы себе даже начинающий романист.
Что с тобой? Ты разозлилась?
Нет. Мне стало скучно.
Неправда. Но просто удивительна та степень дикости, до которой мы дошли с помощью этой новой моды распределения по квотам присутствия меньшинств в обществе.
Что?
То, что слышала. Теперь, что бы ни делалось, каждый раз начинают с распределения квот: столько-то процентов негров, столько-то маргиналов такой-то, такой-то и такой-то группы, столько-то голубых, столько-то прочих… Я в своем рассказе пренебрег квотой женского пола и тем испортил его. Ради бога, не терзай меня подобной чепухой. Кто угодно, только не ты.
Дело тут не в квотах. Это ты разочаровал меня. Что ты думаешь — что я принадлежу к воинствующим феминисткам? Если да, ты очень ошибаешься. Но я и не невежда и — не как мыслящий человек, а просто как преподаватель литературы, знающий свое дело, — скажу тебе: нельзя рассказывать историю о двух людях, скрывая, каков один из них. Это весьма примитивный прием. Потому я и сказала, что эта история гроша ломаного не стоит, если ты не расскажешь и вторую часть.
Мне стыдно, что я учил тебя, — говорю это вполне серьезно. Мне стыдно, что ты не способна понять историю, которую я тебе рассказал, так, как я ее рассказал.
Историю этого идиота, которому не хватает смелости справиться с ситуацией и который, кроме того, принимает дуру за Афину Палладу?
Господи, как ты можешь быть такой смешной?
Ах, смешной? Это ты не смеши меня.
И ты еще приехала ко мне? Зачем? Для чего?
Вот и я думаю: зачем?
Я не потерплю, чтобы ты издевалась над тем, что я тебе рассказал. Если ты не способна сама разглядеть этот персонаж, молчи; хотя бы молчи. А когда тебя спросят, отвечай: ты приехала ко мне потому, что я тебе нужен. А в таком случае будь любезна не пропускать мимо ушей то, что я тебе говорю, и не бросаться в истерику из-за того, что я не соблюл в этой истории женскую квоту. И, кстати, имей в виду, что рассказчик начинает свое повествование с того места, с которого его устраивает, и не обязан рассказывать больше того, что хочет рассказать. Он не обязан рассказывать о целом мире: только о той его части, которая попала в сферу его внимания. Это ужасная история, а ты превратила ее в задачку на пропорции. Истинно говорю тебе: мне стыдно, что я тебя учил.
Если кто-то должен начать первым, начну я: я сожалею. Я потерял голову и оскорбил тебя. Это непростительно.
Нет. Это не непростительно. Только когда некоторые вещи сказаны, они сказаны, и прости, что я так говорю.
Их всегда можно забыть.
Это ты так думаешь. Есть вещи, которые не забываются просто так. Это никак не связано с твоими желаниями — просто бывают вещи необратимые.
Ну-ну, не преувеличивай. Факты сами по себе могут быть необратимыми, но наше отношение к ним вовсе не необратимо.
