Может, и то и другое вместе.
Нет. Прости, если я противоречу тебе, но, выражаясь твоими словами, либо то, либо другое. Я не могу согласиться с тем, что ты презираешь возможность получения кафедры в Испании и рассчитываешь победить в Англии. Потому что дело не в том, что тебе недостаточно получить кафедру: ты смотришь на эту возможность с презрением. В плане амбиций все заключается в разнице между одной и другой ступенькой. Быть же лучше — это нечто другое.
Ну, не знаю. Я хочу стать лучшей.
Стать лучшей или стать лучше?
Не знаю, ты опять сбиваешь меня с толку, я не пойму, к чему ты клонишь.
Сейчас, дорогая, пришло время решить, будем мы или не будем говорить об этике.
Сейчас я вся — одна сплошная проблема. Но я снова возвращаюсь мыслью к тому дню на морском берегу, когда читала Китса. Там у меня не было никаких амбиций — только удовольствие, особое, головокружительное удовольствие, заставившее меня понять, что это стихотворение бездонно, что я могу перечитывать его до конца жизни, и оно всегда будет новым. И еще: что чтение его освобождает то лучшее, что есть во мне, и оно как бы наполняет меня.
Наполняет.
Конечно, да — наполняет. Разве это плохо?
Это… эгоцентрично. Я имею в виду, что, если раньше мы говорили о призвании как о том, что обращается на других, теперь ты говоришь о призвании как о том, что доставляет тебе счастье, но рождается и умирает в тебе. Ты говоришь о том, чтобы быть лучше единственно и исключительно для себя самой.
Гм. Но знаешь что? Оно не только наполняет, но и переполняет. Быть лучше — и я правда так думаю, — быть лучше — нечто такое, что не остается внутри, а выходит наружу.
Каким образом? В виде некоего послания добра?
Нет. Это движение души — благородное, великодушное, щедрое. Когда становишься лучше, все это исходит от тебя во внешний мир и обретает жизнь вне тебя. Это я и хотела сказать. Так что нет: в этом нет ни единой капли сатанинской амбициозности, которую ты пытался мне приписать. Я не хочу быть самой лучшей — я хочу быть лучше, и теперь я уверена в этом. Но для того, чтобы стать лучше, нужно дойти до предела своих возможностей, своих способностей. А моя страсть — английские поэты-романтики, ты ведь знаешь, так что мне придется попытаться найти самоуважение именно на этом пути. Быть лучше — это больше, чем быть самой лучшей, это всё. Я не стремлюсь стать самой значительной, не стремлюсь получить больше всех наград и лавровых венков; если я буду вкладывать все силы в то, что мне нравится, может, я начну нравиться и самой себе.
В любом случае — и судя по твоей карьере — ты обладаешь многими замечательными качествами.
Пусть так. Но зачем они мне, если я не сумею использовать их как следует?
Такой вопрос задавал себе Блаженный Августин[14].
Да? И что же он ответил себе?
Он отдал себя в руки Господа.
Ну, на меня пусть не рассчитывает.
Ладно, не обращай внимания, я пошутил. Но он действительно искал себя, обрел себя в христианской вере, полностью отдался делу и написал книгу, которая и по сей день остается образцом. Однако оставим это. Из твоих слов я должен понять, что ты ищешь себя, но здесь, на земле, среди английских романтиков. Если ты хочешь бежать из университета с его бюрократией и всем тому подобным, я тебя понимаю. Проведешь некоторое время в другом месте, сменишь обстановку, да и в перспективе это может оказаться весьма полезным, так что все в порядке, я не вижу никакого конфликта. Осталось выяснить только одно: до какой степени это может повлиять на твои семейные отношения.
Нет. Нет. По-моему, ты все еще не понял. Если бы мне просто понадобилось сменить обстановку, я взяла бы академический отпуск на год и стала бы заниматься самостоятельно, ездила бы по разным крупным библиотекам, встречалась с людьми, а может, уединилась бы на каком-нибудь из Карибских островов. Но речь идет не о простой смене обстановки — речь идет о необратимом шаге. Я почти наверняка вернусь в университет, но весьма вероятно, что пройдет столько лет, что единственным смыслом этого возвращения, если еще останется такая возможность, будет найти местечко для своего бренного тела и продолжать заниматься тем, что меня действительно интересует. Тогда, если мне удастся найти способных учеников, я сделаю нечто большее, чем просто учить их: я буду работать с ними; в противном же случае я ограничусь исполнением своих обязанностей и буду вести минимальное количество часов у студентов, которым наплевать на английскую культуру, да и вообще на весь мир. Потому что действительно иметь смысл будет только то, что я успею до этого внести в познание английского романтизма, являющего собой один из вкладов в познание мира. Так что я не пытаюсь сменить обстановку: я пытаюсь стать другим, лучшим человеком, который, будучи лучше, принесет плод. Вот чего я хочу.
