– И все же я не понимаю одного, Холмс. Зачем ему понадобилось обращаться в Скотленд-Ярд?
– Потому что он человек с железными нервами. Племянница его была напугана, и, узнав о ее твердом намерении покинуть родной дом, Уилсон решил незамедлительно расправиться с ней тем же способом.
– Кто бы после этого заподозрил Теобальда Уилсона? Ведь он сам обратился в Скотленд-Ярд, а затем прибег и к помощи самого Шерлока Холмса! Девушка, как и другие члены семьи, скончалась от сердечного приступа. Дяде оставалось лишь принимать всеобщие соболезнования.
– Помните замок на крышке печи в подвале, помните, с каким хладнокровием он предложил принести ключ? Все это, разумеется, был чистой воды блеф, ибо если бы я попросил его принести ключ, он наверняка сказал бы, что тот потерялся. А если бы мы проявили настойчивость и предложили взломать замок… Знаете, друг мой, предпочитаю не думать о том, что он мог бы сотворить с нами.
С тех пор о Теобальде Уилсоне никто не слышал. Правда, через два дня из Темзы выловили тело мужчины. Труп был изуродован до полной неузнаваемости, возможно, винтом судна; полиции не удалось найти в карманах погибшего никаких бумаг или документов, удостоверяющих его личность. В них не было ничего, кроме маленького блокнота с заметками о продолжительности высиживания птенцов самками Fringilla Canada.
– Только поистине мудрый человек держит пчел, – заметил Шерлок Холмс, прочитав газетный отчет об этом происшествии. – Вы знаете, с кем имеете дело, и пчелы всегда таковы, каковы они есть.
– Ваше заключение совершенно верно, мой дорогой Уотсон, – сказал вдруг Шерлок Холмс. – Убожество жизни и нищета являются естественной средой, порождающей преступления с применением насилия.[210]
– Именно так, – закивал я. – Мне как раз пришло в голову, что…
Но тут я осекся, в изумлении глядя на него.
– Бог ты мой, Холмс! – воскликнул я затем. – Это, право, уже чересчур! Как вам удалось проникнуть в мои сиюминутные мысли?
Мой друг глубже откинулся в кресле, сложил кончики пальцев рук вместе и внимательно оглядел меня из-под тяжелых, низко свисавших век.
– Вероятно, я бы добился более справедливой оценки своих скромных способностей, отказавшись отвечать на ваш вопрос, – сказал он с суховатой усмешкой. – У вас ведь уже отчасти выработалась привычка, Уотсон, скрывать собственное неумение различать очевидное за небрежной манерой воспринимать затем мои объяснения как цепочку легких, но вполне логичных рассуждений.
– И все равно я не понимаю, как цепочка логичных рассуждений дала вам возможность проследить за ходом моего мыслительного процесса, – отозвался я, несколько уязвленный его высокомерием.
– В этом опять-таки не было ничего сложного. Я просто наблюдал за вами последние несколько минут. Выражение вашего лица оставалось вполне безмятежным, пока, осматривая комнату, вы не наткнулись взглядом на одну из книжных полок, а точнее, на «Отверженных» Виктора Гюго – то есть на книгу, которая произвела на вас столь сильное впечатление, когда вы прочитали ее в прошлом году. Судя по полуприкрывшимся затем глазам, вами овладела задумчивость, и вы явно стали снова перебирать в уме перипетии этой потрясающей саги о людских страданиях. Потом ваш взгляд устремился сначала за окно, сквозь которое сейчас можно видеть только падающий снег, серое небо и невзрачные промерзшие крыши соседних домов, и, медленно переместившись к полке над камином, уткнулся в лежащий там перочинный нож, служащий мне для накалывания писем, оставшихся пока без ответа. Ваше лицо еще более помрачнело, и, сами того не заметив, вы несколько раз с грустью покачали головой. И вы продолжали мыслить ассоциативно. От потрясающих душу сцен жизни низов общества, описанных Гюго, вы перешли к воображаемым картинам существования людей в холодных трущобах суровой зимой, а к дальнейшим размышлениям вас подтолкнула сталь ножа, блеснувшая поверх нашего скромного очага. И тогда выражение вашего лица окончательно сделалось печальным и полным меланхолии от понимания, к каким последствиям приводит нескончаемая трагедия огромной массы людей. Вот тут-то я и позволил себе выразить полное с вами согласие.
