О нет, не стоит гадать. Древние сказали бы: «После смерти — только смерть».
Вчера я получил весточку от Гааля. На Терминусе всё идёт хорошо. Бор Алурин и сотрудники Проекта наслаждаются пребыванием «в ссылке». Не стоит, конечно, смеяться, но я не в силах удержаться от улыбки, когда вспоминаю довольную физиономию этого тупицы Лень Чена, который был уверен, что загнал Проект на Терминус два года назад. Хотя, в конце концов, ссылка была квалифицирована в рамках Имперской хартии как «поддерживаемое государством научное учреждение и часть личной собственности Его Августейшего Величества Императора» — Главный Комитетчик мечтал вышвырнуть нас с Трентора, с глаз долой, но не мог упустить последнего шанса удержать нас в своих руках. Всё равно мне приятно вспоминать, что это Лас Зенов и я выбрали Терминус как пристанище для Первой Академии.
Единственное, о чём я сожалею, когда вспоминаю Линь Чена, это о том, что мы не сумели спасти Агиса. Император был хорошим человеком и благородным правителем, даже несмотря на то, что только назывался Императором. Его величайшей ошибкой было то, что он верил в незыблемость своего титула, в то, что Комитет Общественной Безопасности не посягнет на этот титул.
Я часто думаю, что же они сделали с Агисом? Выслали в какой-нибудь отдаленный мир или убили, как Клеона?
Ребенок, который сегодня восседает на троне, — лучший пример марионеточного Императора. Он повинуется каждому слову, которое только Чен прошепчет ему на ухо, и представляет себя выдающимся государственным деятелем. Дворец, перипетии имперской жизни — для него это всё только игрушки в фантастической игре.
Что мне осталось теперь? Гааль улетел на Терминус, и я остался совсем один. Иногда мне звонит Ванда. Работа в Конце Звёзд идёт успешно. За последние десять лет к Ванде и Стеттину прибавилось несколько десятков менталистов. Сила их растёт день ото дня. Именно те, кто собрался в Конце Звёзд — моей тайной Академии, — заставили Линь Чена отправить энциклопедистов на Терминус.
Я скучаю по Ванде. Много лет я не видел её, не сидел с ней рядом, не держал её за руку. Когда Ванда покинула меня, хотя я сам просил её об этом, я думал, что не проживу без неё и дня. Наверное, это было самое тяжёлое решение в моей жизни. Я ей не сказал ни слова, но чуть было не отказался от этого решения. А для того чтобы Вторая Академия добилась успеха, Ванде и Стеттину было необходимо оказаться там, в Конце Звёзд. Так подсказала психоистория — вот и выходит, что это вовсе не моё личное решение.
Я всё ещё каждый день прихожу сюда, в мой кабинет в здании Психоисторического Проекта. Я помню времена, когда здесь было полно народу и днём, и ночью. Порой мне кажется, что я слышу их голоса — моих родных, студентов, сотрудников, но кабинеты пусты и безмолвны. Только эхо от скрипа колёс моего инвалидного кресла раздаётся в пустых коридорах.
Наверное, нужно вернуть здание университету. Но мне трудно расстаться с этим местом. Тут так много воспоминаний.
Теперь у меня остался только мой Главный Радиант. Это прибор, с помощью которого осуществляется компьютерная обработка психоисторических выкладок, с помощью которого можно проанализировать любое уравнение моего Плана, — всё это здесь, в этом удивительном чёрном кубике. И когда я сижу здесь и держу в руках этот такой маленький и невзрачный с виду прибор, мне бы так хотелось показать его Р. Дэниелу Оливо…
Но я один, и мне нужно только нажать кнопку, и в кабинете станет темно. Тогда я откидываюсь на спинку кресла, Главный Радиант оживает, и вокруг меня начинают кружиться в своем восхитительном танце уравнения. Для непосвященного это просто вихрь значков и цифр, но для меня, Ванды, Гааля — это живая психоистория.
Передо мной, вокруг меня — будущее человечества. Тридцать тысячелетий хаоса, сжатые в одно тысячелетие…
А вот это пятнышко, что горит всё ярче день ото дня, — это уравнение Терминуса. А вот здесь… тут ничего нельзя поделать… это уравнение Трентора. Но вот и он… да, это он, тихо, но верно горящий огонек надежды… Конец Звёзд!
Вот она, вот она — работа всей моей жизни! Моё прошлое… и будущее человечества. Академии. Такие замечательные, такие живые. И ничто не сможет…
