Веселая, многоголосая суета вызывала ощущение праздника и у меня зародилась надежда, что этот день я проведу весело и желательно без досадных приключений. Но как это всегда бывает, когда вспоминаешь всуе госпожу Фортуну, а тем более, если решаешь, что она тебе что-то должна, она начинает выкидывать неприятные шутки.
…Небольшую партию рабов и его в том числе, выгрузили на какой-то планете. Судить о том, бывал ли он здесь раньше, не было никакой возможности — все порты похожи как две капли воды. Рабов выстроили в ряд, приковали наручными кандалами к общей цепи и повели вон из порта. День на планете выдался теплым, пронизанным насквозь солнечными лучами. Глядя сейчас на чахлую припортовую травку, отдаленно еще хранящую зеленый цвет, он ловил себя на том, что умирать-то совсем не хочется, но, следуя принятому ранее решению, гнал от себя эти мысли и пытался оказывать всяческое неповиновение двум конвойным.
Живой товар вывели на пустынную, закатанную в бетон, площадку, на которой располагались только транспортные машины. Рабов согнали в тесное стадо. Пока один из конвойных ходил за бумагами, а второй увлеченно раскуривал трубку, раб вышел из толпы, грохнулся в мягкую пыль и принялся разглядывать свои босые грязные ноги. Вскоре его внимание привлекла компания молодых людей, спешащая к одной из машин. Они были беззаботны, веселы и у них была свобода, он смотрел на них с печалью и завистью. Ведь, если разобраться, он такой же, как они и даже красив, так, по крайней мере, утверждала хозяйка борделя, у которой ему довелось работать и дочка позапрошлого хозяина. Юная взбалмошная дура, совсем недавно превратившаяся из угловатого подростка в симпатичную на вид девушку, когда влюбилась в него (вот усмешка судьбы! раба!), и, затаскивая его на сеновал, шептала жаркие ласковые слова. Он не очень-то сопротивлялся, хотя и представлял, чем это может для него закончиться, но и хозяйской дочке не сильно-то откажешь. Встречались они у сеновала столько раз, сколько пальцев на одной руке, никак не меньше. Потом их застукал отец девчонки. Рабу, конечно, изрядно намяли бока, но молодая вертихвостка какими-то правдами и неправдами выторговала своему подневольному любовнику жизнь. Его продали в тот же день в такой спешке, что забыли шлепнуть клеймо о продаже.
Вернулся конвоир с бумагами, цепочку рабов двинули вперед. Цепь на руках дернулась, выводя его из задумчивости, но он остался сидеть, не шелохнувшись. Подскочил конвоир, тот, что курил трубку, заорал что-то громкое и матерное, раб сделал вид, что его не слышит, удостоившись за это хорошего пинка, опрокинувшего его на землю. Он упрямо вернулся в прежнее положение и посмотрел на присмиревшую компанию молодежи, ему стало смешно — он, безмозглый раб, сумел смутить их и заткнуть им глотки.
Короткий всхлип рассекаемого над головой воздуха, раб привычно сжался, плечи ожгло плетью, а он все продолжал смотреть на ту компанию. 'Живите', - с угрюмой усмешкой подумал он, так будто прощал им все их грехи. Рванули за волосы, поставили на ноги и, для пущей сговорчивости, наподдали еще разок, теперь уже досталось не только плечам, но и спине. Едва зажившая кожа отозвалась резкой болью, не оставалось ничего другого, как подчиниться конвойным. Но перед тем как на него обрушилось это внушение, он увидел кое-что, его озадачившее. Девушка из той компании, маленькая и хрупкая, что вряд ли могла представлять даже для себя хоть сколько-то серьезную угрозу, рванулась в их сторону, ее едва успел удержать один из спутников. Потом, оглянувшись, раб увидел, что ее почти силой уводят в летательную машину, а она все продолжает смотреть на него, в этом раб не сомневался, ее взгляд обжигал не хуже осязаемой плетки — она его жалела. Жалости раб не терпел…
Мы подошли к вертолету, и пока Вика возилась с замком, я разглядывала причудливое многослойное облако, лениво проплывающее по высокому, пронзительно голубому небу, все равно на стоянке кроме нас и охранника в будке не было никого. Но как оказалось, я ошиблась, вдоволь налюбовавшись облаком, опустила глаза, и мое внимание привлекла группа людей одетых во что-то серое. Руки их были скованы наручниками и пристегнуты к общей цепи. Сперва я подумала, что это перевозят заключенных, но что-то было не так, какое-то еле уловимое чувство. Я стала более внимательно присматриваться к этим людям, пытаясь понять, что меня так насторожило. Один член странной группы отделился от остальных, отойдя настолько, насколько позволяла общая цепь, и, толи в знак протеста, толи просто так, уселся на бетон. У меня в мозгу мелькнула догадка о том, кто эти люди. Ко мне подошел Никита и подтвердил ее правильность. Он тронул меня за плечо, отрывая от печального зрелища.
