– Твою мать, – грустно произнесла она.
Оливер распахнул дверь и сделал шаг вперед в полутемное помещение. Прежде он не бывал в этом доме. Все его общение с Гарри происходило на лужайках. На лужайке Гарри. На их лужайке.
Над головой горела единственная лампа. Он увидел длинный коридор с удивительно красивой красной ковровой дорожкой, уводящей во тьму. Увидел лестницу с резными деревянными перилами.
У подножия лестницы лежал большой непонятный предмет, и он, конечно, знал, что это тело Гарри. Случилось именно то, чего Оливер боялся. Но все же несколько мгновений он вглядывался в очертания предмета, словно это была одна из обманных оптических картинок. Просто в голове не укладывалось, что вечно раздраженный, топающий ногами и плюющийся Гарри превратился в раздувшийся, почерневший ужас.
Оливер заметил некоторые вещи: на Гарри были разные носки. Один черный. Один серый. Очки как бы погрузились в лицо, словно были вдавлены в мягкую податливую плоть невидимой рукой. Белые волосы аккуратно причесаны, как обычно. Облачко деловито гудящих мух.
Оливера замутило. Он попятился на дрожащих ногах и захлопнул за собой дверь. Тиффани рвало в горшок из песчаника, а дождь все лил и лил.
День барбекю
Боковым зрением Дакота приметила какое-то движение. Выглянув из окна, она увидела, как через лужайку несется Барни. С грохотом распахнулась входная дверь, и девочка услышала крик отца:
– Меня достал этот мужик! Тиффани! Где ты? Он перешел черту! Существует черта, Тиффани, черта! А на этот раз он перешел эту черту!
– Что? – откликнулась мама откуда-то из глубины дома.
– Дакота! Где твоя мама? Где ты?
Дакота сидела на том самом месте, где и все утро, читала книгу у окна, но, разумеется, папа не замечал подобных мелочей.
Дом был таким большим, что они часто теряли друг друга. «Чтобы ориентироваться в этом доме, нужна карта», – говаривала тетушка Дакоты каждый раз, как приезжала к ним, хотя она бывала здесь миллион раз и ей не требовалась карта. Она лучше Дакоты знала, как найти нужную вещь в кухонных шкафах.
Дакота не стала отвечать папе. Мама разрешила ей закончить главу, после чего ей предстояло помочь прибраться в доме к приходу гостей. Как будто это она их приглашала! Она в раздумье подняла глаза, потому что на самом деле уже залезла украдкой в следующую главу, но стоило ей посмотреть на страницу и увидеть слова, как чтение опять затянуло ее. Она как будто испытывала приятное физическое ощущение, как будто падала обратно в мир «Голодных игр», где Дакота становилась Китнисс – сильной, могущественной и умелой, но также и очень хорошенькой. Дакота была на сто процентов уверена, что поступила бы, как Китнисс, пожертвовав собой для Игр ради милой младшей сестры, если бы у нее такая была. Не то чтобы она хотела сестру (маленькая сестра ее подруги Эшлинг всегда торчит рядом, и бедной Эшлинг никак от нее не избавиться), но будь у Дакоты сестра, она умерла бы за нее.
– Дакота, ты где? – позвала на этот раз мама.
– Здесь, – прошептала Дакота и перевернула страницу. – Я прямо здесь.
– Гарри умер, – произнес Оливер, едва Эрика пришла домой с работы и положила кейс и зонтик.
Она прикоснулась к шее. Ледяные капли дождя стекали по спине. Оливер сидел на диване в окружении вороха измятых салфеток.
– Серьезно? – спросила Эрика, сосредоточившись на салфетках. – Что случилось?
Вид груды использованных салфеток заставил ее сердце биться чаще. Реакция организма, связанная с детской травмой. Совершенно естественно. Три глубоких вдоха. Просто нужно поскорее выбросить эти воспоминания.
– Мы с Тиффани обнаружили тело, – говорил Оливер, пока Эрика шла к шкафу под кухонной раковиной за пластиковым пакетом.
– Где? – спросила Эрика, сгребая в пакет салфетки. – Ты имеешь в виду в доме?
Она завязала ручки пакета в тугой узел и бросила его в мусорное ведро.
– Да, – ответил Оливер. – Ты была права насчет ключа. Он оказался под горшком.
– Значит, Гарри был… мертв? – спросила Эрика.
Она стояла у раковины, отскребая руки. Из-за ее манеры мыть руки люди часто спрашивали, не медицинский ли она работник. На публике она старалась не демонстрировать эту тщательность, но дома наедине с Оливером она скребла и скребла, не беспокоясь о том, что кто-нибудь распознает у нее невроз навязчивых состояний. Оливер никогда не осуждал ее.
