Глава 10
О любовном дурмане, женином капкане и заклятом атамане
Кандида умчалась в целительское крыло так быстро, что у Ада невольно мелькнула мысль, что в предках сестренки затесались вампиры. Сам бы он вряд ли бросился к кровати отравленного друга, зная, что его жизни уже ничего не угрожает, тем более если бы ничем не мог помочь.
Рай тоже не побежал вслед за Кондой, но вовсе не потому, что считал это бессмысленным. Одержимый принц неотрывно смотрел на темную фигуру, быстро стремительно направляющуюся к ним. Этот человек по своему обыкновению был закутан в черный плащ, ибо не стоит знаменитейшему разбойнику мира лишний раз светиться, однако демон узнал бы его из тысячи и отчаянно прикладывал все силы, чтобы не кинуться на него.
— Лихой? — удивленно приподнял бровь Ад.
«О да, — злорадно подумал Эзраэль, — Лихой! Собаке собачья кличка!» У Лихого действительно не было имени: он родился бастардом, а в Сарате таких не только не признавали и не крестили, их могли убить без суда и следствия. Север был жесток и, не щадя никого, забирал жизни во славу строгих нравов, поэтому то Отче благополучно закрывал глаза на то, что храмы Мрачного Бога таились там чуть ли не на каждом пустыре. То, что Лихой выживал там двадцать лет, убедительнее всяких слов убеждало, что у него железные нервы, неиссякаемые силы и дьявольский ум. Он ворвался в жизнь Веридорских монархов неожиданно: однажды Кандору Х привели на суд молодого человека, обвиняющегося в поджоге королевских конюшен, а этот наглец заявил, что ему ничего другого не оставалось, дабы предстать пред грозные очи Жестокого короля. Когда же правитель Веридора спросил у него, зачем тот хотел его видеть, молодой человек протянул королю сложенное вчетверо письмо со словами: «Прощальный подарок из прошлого». Весь двор видел, как Его Величество спалил пожелтевшую от времени бумагу, и только лорду Диву удалось распознать иллюзию и то, что под ней скрывалось: Кандор прижал послание к груди и, аккуратно свернув, спрятал поближе к сердцу. Затем под изумленными взглядами высшего общества король обнял поджигателя и во всеуслышание заявил, что это его сын. И тут все разглядели, что они похожи, как две капли воды. Если солдаты Черной Тридцатки просто походили на отца и различались ростом, оттенком темных волос, цветом глаз и смуглостью кожи, то Лихой был абсолютной копией Его Величества. Но кто же мать? Неужто и правда кто-то из враждебной Сараты? Ответ на этот вопрос не удалось вытянуть из Кандора даже самым близким.
Также как и вся Черная Тридцатка, Лихой обучался в Академии, и вот там то и разгорелась их вражда с Эзраэлем. В первый же день совместных занятий они бились насмерть. Очевидцы затруднялись сказать, кто являлся инициатором конфликта, запомнились только брошенные в лицо противника оскорбления. «Ущербный! Будь ты бастардом, отец выбросил бы тебя на улицу сразу же после рождения! Он же тебя видеть не желает! Что, лидером себя здесь возомнил? Да ты никто без своего титула! Отродье Хаоса, которое из жалости отец защищает!» — слышал Одержимый принц каждый раз, стоило ему завидеть Лихого. Именно брат посеял в сердце Рая сомнения в любви папы, от которых он так и не избавился. Надо сказать, демон тоже в долгу никогда не оставался и поминал мать Лихого. И каждый раз они пускали друг в друга заклятия на поражения. Наверное, им бы не удалось доучиться все десять лет и не поубивать друг друга, если бы не Гвейн. Старший из Черной Тридцатки и по характеру дружелюбный, он выступал неким барьером между ними и обеспечивал их мирное сосуществование. Что касается Ада, то Лихой недолюбливал и «изнеженного золотого подхалима», но Синдбад со своей невероятной дипломатичностью и неконфликтностью умудрялся не нарваться с братом на драку. Глядя на это все, Кандор только вздыхал. Если он старался окружить своих детей теплотой и заботой, то Лихой вырос диким волчонком, обозленным на всех, кому выпало меньше трудностей, чем ему. Он не пожелал оставаться в столице и превратить Черную Тридцатку в Черную Тридцать однушку, а отправился далеко, в Пограничье. «Скатертью дорога, — думал Рай, — к таким же сволочам».
