Шли годы, трон Веридора занял Кандор Х, и аристократия убедилась, как ошибалась насчет невзрачного младшего принца. Король возмужал и правил твердой рукой, совсем не так, как родитель, не прогибался ни под могущественных соседей, ни под самого Отче. А ещё новый правитель удивил всех скорбью по брату, о котором все забыли на третий день после его казни. Ежегодно в день смерти Джанговира Кандор одевался во все черное и молился за его душу в храме Единого, хотя понимал, что вряд ли это уместно в отношении того, кто поклонялся Мрачному Богу.
Во время одной из многочисленных войн с Саратой на стороне Веридора принимал участие Порсул. Не сумел одолеть врага на суше, Сарата решилась дать морское сражение, и наняла дюжину кораблей корсаров. У Порсула был самый мощный флот в мире, но даже ему было не под силу взять один из пиратских судов. Корабль лавировал и виртуозно уходил из-под обстрела, когда же маги Веридора атаковали его боевыми заклятиями, наткнулись на непробиваемые щиты. Пробить небольшое окно в защите, ударив одновременно светлой и темой магией, и слеветировать на палубу смог только Кандор Х, как всегда выступающий в первых рядах армии, как рядовой солдат. Он остался один против всего экипажа корабля. Король орудовал мечом настолько быстро, насколько только был способен, и все равно пираты теснили его числом. И тут над судном прогремел властный голос: «Какой молодчик! Оставите-ка его мне, парни!» Корсары расступились, пропуская вперед капитана, который был за штурвалом во время фееричного появления короля. Это был стройный загорелый мужчина, на полголовы выше Кандора и в полтора раза шире в плечах. Из-под бархатной темной маски (и что за маскарад на корабле!) мерцали чернющие глаза. Длинные волосы, стянутые в высокий хвост, и легкая грациозная походка, которой позавидовали бы сливки общества, вносили диссонанс во все происходящее, как и правильная речь на чистейшем веридорском. Пират обнажил саблю, и через миг клинки запели. Мужчины дрались ожесточенно, соревнуясь в скорости и мастерстве. Впервые Кандор встретил такого достойного противника и с трудом сдерживал его напор, тот же явно не ожидал такой силы от такого слабого на вид врага. Оба как один решили не использовать магию, захваченные танцем лезвий, чередой выпадов и звоном эфесов друг о друга. Корсары обступили их, но не вмешивались. Спустя десять минут сабля пирата рассекла лицо Кандора через лоб, правый глаз, щеку и скулу, но сам он уже перебросил саблю в левую руку, поскольку ловкость противника уже в конец измотала правую. «Ваше имя, лорд! — крикнул ему король. — Чтоб знать, чья смерть на моей совести». «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Впрочем, я назовусь, все одно покойник с моим именем ничего не сделает, — отвечал ему пират. — Морские просторы знают меня как Ветра Смерти, а друзья и женщины зовут меня Джанго. А враги — дьяволом во плоти. Очередь за вами, лорд: чье лицо мне выпало заклеймить?» Над палубой прозвучало гордое имя Его Величества короля Веридора Кандора Х Жестокого… И капитан вдруг отступил, опустив саблю, и всмотрелся в того, кого он был готов заколоть несколько секунд назад. «Мда, не лжет, значит, молва: ты и в самом деле стал великим королем, — задумчиво пробормотал пират и, горько усмехнувшись, добавил. — Гораздо лучшим, чем мог бы стать я». Миг — и маска полетела под ноги, и взору Кандора предстала практически точная копия его лица, только темнее и старше. «Брат!» — изумленно выдохнул король и, отбросив меч посреди вражеского судна, бросился к капитану и сжал его в объятиях. Несколько обескураженный таким проявлением чувств, пират тоже отбросил саблю и нерешительно проговорил: «Слухи ходят, ты горевал по мне…» «А как же иначе, брат?» — и такая искренность была в словах и глазах Кандора, что бывшему наследнику впервые в жизни стало стыдно. Ведь он ни разу за всю свою придворную жизнь не взглянул на младшего брата и если и говорил о нем, то с долей превосходства и как о досадном недоразумении, которое откровенно сложно заподозрить в родстве с ним, исключительным и во всем идеальным будущим правителем. Он знал, что не то что не стал бы оплакивать Кандора, он бы не стал даже ради приличия соблюдать траур. А став пиратом, он ни разу не вспомнил о брате, разве что когда доходили вести о наследном принце, а потом и короле Веридора. Ни секунды больше не колеблясь, корсар ответил на братские объятия и сам себе поклялся, что изменит свое отношение к семье, которая у него, оказывается, есть.
