— Илзе всегда права — ты давно должен был это знать, — сказала я. У меня пропала охота разговаривать с ним строго. Каким бы ни было незрелым моё мышление, я поняла, что жестокость и злоба не пустили корней в его душе, а прививались ему систематически извне — отвратительно!
Мои глаза невольно обратились к небу — яркий солнечный свет лился живительным бальзамом на моё измученное сердце. В этот момент впервые в жизни — после того как сегодня ночью я посмотрела в мрачные глаза смерти — меня пронзило ощущение чуда — чуда благой вести о воскрешении. Я обхватила правую руку Хайнца.
— Ты не можешь вот так стоять на улице, — сказала я ему. — Давай войдём. Илзе скоро смягчится; и моя дорогая, любимая бабушка — она тебя давно простила; ведь она на небесах!
— Господь знает, как мне жалко старую госпожу! — пробормотал он и позволил ввести себя во двор, как ребёнок.
На заднем дворе стояла Илзе; она поставила вёдра под насос и как раз подняла рычаг; при первом же скрипе она отпустила его, и лицо её стало серым.
— О боже, я не могу этого слышать! — застонала она.
Она вошла в проход, опустилась на стул и закрыла глаза фартуком. Но это длилось не более двух минут.
— Ну что я за дурочка! — грубовато сказала она, выпрямилась и разгладила фартук на коленях. — Хотела вновь увидеть госпожу стоящей у колодца, где она всегда остужала голову, а должна была бы, наоборот, благодарить господа за то, что она тихо покоится в доме, избавленная от печалей и горестей!
— Илзе, это Кристина виновата в её печалях и горестях? — робко спросила я.
Она остро посмотрела на меня.
— Вот оно что, — сказала она после короткого раздумья, — ты всё слышала сегодня ночью. Ну что ж, знай, она принесла твоей бабушке столько горя, сколько может принести только негодная дочь!
— Ах, у моего отца есть сестра? — поражённо вскричала я.
— Сводная сестра, дитя… Твоя бабушка была сначала замужем за одни евреем, который умер молодым — Кристина тогда была ещё младенцем. Через два года бабушка покрестилась и крестила дочь — и стала госпожой советницей фон Зассен; теперь ты знаешь всё…
— Нет, Илзе, ещё не всё — что такое натворила Кристина?
— Она тайно сбежала с комедиантами…
— Это так плохо?
— То, что она сбежала, — это, разумеется, плохо; что же касается комедиантов — я не знаю ни одного и не могу сказать, дурные они или хорошие. Надеюсь, это всё?
— Илзе, не сердись, — сказала я нерешительно, — но я ещё хотела сказать — эта Кристина так несчастна, она потеряла голос…
— Та-ак… ты нашла и прочитала письмо, Леонора? — спросила Илзе ледяным тоном.
Я не решилась ничего сказать и только молча кивнула.
— И тебе не стыдно? Ты упрекаешь меня за то, что я в тяжёлую минуту выполняю свои обязанности, и в этот же самый момент ты читаешь чужие письма, которые тебя совершенно не касаются!.. Это всё равно что воровство, понимаешь ли ты? Между прочим, я не верю ни одному слову из всей той чепухи, что она там написала! И давай закроем эту тему!
— Нет, я не могу!.. Мне её жалко! Неужели ты ей ничего не пошлёшь? Ах, Илзе, я прошу тебя!..
— Ни пфеннига!.. В ту ночь, когда она сбежала, она прихватила с собой кучу денег — больше, чем ей полагалось по наследству — и это тоже помутило бедную голову твоей бабушки…
— Бабушка её простила, Илзе!
— Бабушка простила — её мать, которая к тому же уже была при смерти; но тому, кто всё это безобразие видел годами, — тому будет нелегко простить… Ручаюсь, ты всё это письмо приняла за чистую монету!.. Да-да, она упадёт тут на колени, но не для того, чтобы умолять о прощении — ради бога, без её прощения она отлично жила вдали многие годы, и у неё всё было в порядке! — нет, ей надо денег! Драгоценные деньги! Они стоят того, чтобы ради них упасть на колени!
Как же глубоко всё это должно было её трогать, если она так резко, так горько и так долго говорила, она, которая всегда была сдержанна и молчалива!..
— А знаешь, почему твоя бабушка не терпела звона денег? — спросила она, сделав глубокий вдох. — Тебе не повредит услышать, сколько несчастий могут принести монеты, которые ты вчера увидела первый раз в жизни… Твоя бабушка была богатейшей женщиной Ганновера — её первый муж оставил ей всё своё состояние. Потом, когда она во второй раз вышла замуж — она, видимо, очень любила этого мужчину, — она принесла огромную жертву, отказавшись от своей веры: ведь еврейскую веру она не могла взять с собой в новый брак, в отличие от еврейских денег. Прошло совсем немного времени, и она поняла, что второму мужу абсолютно наплевать на её любовь, что его интересуют только её деньги! И деньги эти улетучились в кратчайшее время — он отлично умел их тратить!
