В нижнескасонских домах между молотильней и жилыми комнатами располагается помещение, которое называется проходом. Там стоит кухонная плита.
В Диркхофе пол прохода на старинный манер возвышался на несколько дюймов над глиняным полом молотильни, но ни стен, ни перегородок между ними не было; поэтому из прохода можно было видеть и гумно, и стойла, и главные ворота. В проход из жилой части дома вели две двери и одно окно; пол прохода был выложен каменными плитами, а по его обеим сторонам располагались выходы на улицу. Для меня это было самое уютное место во всём доме. Летом сюда ставился обеденный стол.
Когда мы с Илзе вошли, на столе уже горела лампа; в огромном, тёмном от копоти помещении она казалась заблудившимся огоньком. Из главных ворот на ближайшие стойла ещё лился неверный вечерний свет. Эти стойла стояли пустые, поскольку из соображений экономии в Диркхофе разводили не больше скота, чем было необходимо для поддержания собственных потребностей. Но вблизи прохода, головой в сторону молотильни, лежала жующая Мийке, которая наклонила ко мне мне свои рога — всё еще болтающаяся на них гирлянда не очень подходила для вечернего туалета.
Илзе взглянула на «празднично украшенное» животное и тотчас отвернулась, пряча улыбку, — я ни за что на свете не должна была догадаться, что её ужасно забавляет моя «вечная чепуха».
Они уже поужинали без меня. По большой горке картофельных очисток у одной из тарелок я увидела, что там сидел Хайнц. Илзе убрала — на сей раз без нравоучений — остывшие картофелины с моей тарелки и положила мне пару горячих яиц всмятку. Я слышала, как Хайнц мастерил что-то на заднем дворе, и Илзе бегала туда-сюда в непрерывных хлопотах — у неё ещё была «куча дел». Разумеется, момент был неподходящий, но всё же я задала вопрос, который давно вертелся у меня на языке:
— Илзе, как называется дом, где живёт мой отец?
Она как раз собиралась отправиться на задний двор.
— Ты хочешь ему написать? — спросила она поражённо.
Я громко рассмеялась.
— Я? Написать письмо? Ах, Илзе, это звучит ужасно смешно!.. Нет, нет, я только хочу знать, как зовут тех людей, у которых он сейчас живёт!
— Ты хочешь знать это прямо сейчас?
Я не решилась ответить «Да», но, наверное, Илзе прочитала ответ в моих горящих от нетерпения глазах. Она молча отправилась в гостиную и вернулась со шкатулкой, которую сунула мне в руки.
— Вот, поищи адрес сама — я его не помню. Но смотри, ничего не потеряй и не перепутай там всё!
Она вышла. Как аккуратно и упорядоченно лежали в маленьком ящичке письменные свидетельства сообщений между Диркхофом и внешним миром!.. Здесь была тоненькая связка писем отца; все они были адресованы Илзе и содержали лишь несколько вежливых строк, приветы моей бабушке и мне, а также неизменно отрицательный ответ на периодически повторяющуюся просьбу Илзе забрать меня из Диркхофа, чтобы я могла посещать нормальную школу. На приходившие письма всегда отвечала только Илзе — несколькими короткими строчками, старательно написанными крупным твёрдым почерком. Я же писем не писала; я быстро и много читала, с жадностью проглатывая оставленные фройляйн Штрайт детские книжки; но писать я ужасно не любила — мне это было просто в тягость.
Под связкой писем от отца лежало ещё одно послание, которое, как я знала, пришло совсем недавно. Конверт был надписан тонким, изящным почерком: «Госпоже советнице фон Зассен, Ганновер»; и уже другим почерком, крупным и неуклюжим, было добавлено название ближайшей к Диркхофу деревни. Послание было адресовано бабушке — на моей памяти в Диркхоф впервые пришло письмо на её имя. Когда Хайнц несколько недель назад принёс его и отдал Илзе, мои глаза едва скользнули по конверту, и я равнодушно отправилась по своим делам, нисколько не любопытствуя насчёт его содержания: мир за пределами пустоши и его послания не имели для меня никакой притягательной силы. Сегодня же это внезапно изменилось; при виде взломанной печати мне вдруг захотелось взглянуть на лежащий внутри листок; но я не решалась это сделать без Илзиного разрешения и отложила письмо на край стола.
