Я могу жить с сомнением, неуверенностью, незнанием. Я думаю, гораздо интереснее не знать, чем иметь ответы, которые могут оказаться неверными. У меня есть вероятные ответы и возможное знание, я в разной степени уверен в разных вещах. Но я не могу быть абсолютно уверен ни в чем, и существует множество вещей, о которых я ничего не знаю. Например, имеет ли какой-то смысл спрашивать, зачем мы здесь, и что этот вопрос в принципе означает. Я мог бы подумать об этом немножко, и если я ничего не придумаю, то перейду к другому вопросу. Но я не должен знать ответ. Я не испытываю страха перед незнанием, не боюсь затеряться в загадочной Вселенной без всякой цели, как в реальности, возможно, дело и обстоит. Это меня не пугает.
Фейнман зашел немного далеко, утверждая, что ни в чем не может быть абсолютно уверен. Он наверняка знал, что когда-нибудь умрет (как ни печально, этот день наступил слишком рано) и что он упал бы, шагнув с крыши своего дома. Но он верно говорит, что сомнения свойственны науке и необходимы. Более того, сомнения – одна из привлекательных черт науки. Ученый, у которого нет большой, сочной нерешенной проблемы, – это обделенный ученый. Генри Луис Менкен сравнил ученого-исследователя с «псом, упоенно обнюхивающим бесконечный ряд крысиных нор», и это было сказано как комплимент. Наши вечные сомнения совершенно не похожи на те, что свойственны многим религиозным людям. Правда, некоторые верующие сталкиваются с сомнениями и неуверенностью, но такой образ мыслей не поддерживается, непривычен и неудобен. Как правило, священники и собратья по вере побуждают сомневающегося бороться с неуверенностью и в конечном итоге разрешать сомнения. Но в случае с религией реального пути разрешить их не существует, поскольку нет процедуры, которая позволяла бы проверить, оправданны ли ваши сомнения. Фактически, перед вами стоит выбор: либо вернуться к прежней вере, либо стать неверующим.
Одна из лучших особенностей научного инструментария – его международный характер или, скорее, выход науки за национальные рамки. Хотя ученые есть по всему миру, все мы работаем по единым правилам. К примеру, к открытию бозона Хиггса имеют отношение ученые из 110 стран, причем 20 из них были официальными участниками проекта. Когда я бываю в Турции, России, Австрии или Индии, я могу обсуждать свою работу с коллегами без всякой культурной неловкости и недопонимания. Хотя ученые могут принадлежать к разным верам или не верить в Бога вовсе, нет никакой индуистской, мусульманской или еврейской науки. Существует одна-единственная наука, объединяющая разум всего мира ради общепринятого объема знаний. Напротив, существуют тысячи религий, истины которых различаются кардинальным образом.
Забавно, но первый научный эксперимент, о котором я знаю, описан в Библии. Если взглянуть на Третью книгу Царств (18:21–40), то можно найти описание контролируемого эксперимента, целью которого было выяснить, какой бог реален – Ваал или еврейский бог Яхве. В испытании, предложенном пророком Илией, были задействованы два быка, которых забили, разделали и каждого поместили на отдельный жертвенный костер. Затем почитателям того и другого бога было велено просить свое божество возжечь костер. Воззвание к Ваалу не возымело действия, даже когда поклонявшиеся ему начали наносить себе раны ножами. А вот еврейский бог справился, ибо его жертвенный костер, даже облитый водой, ярко вспыхнул. 1:0 в пользу Яхве, истинность которого была научно доказана. В данном случае за ошибку полагалось суровое наказание: все последователи Ваала были убиты. Но эта история, помимо всего прочего, отменяет смысл распространенной формулы «Бога нельзя испытывать», ведь Бог сам с готовностью принял участие в испытании.
Наряду с методологией, которую я описал как науку, следует учитывать и особенности профессиональной науки: получение грантов на исследования (обычно в ответ на рецензируемые заявки в правительственные организации), публикацию статей в реферируемых научных журналах, получение должности, подпадающей под определение «ученый», и т. д. Но это уже вторично, главное – сам метод, который на самом деле используется множеством людей, в том числе и не принадлежащих к ученому сообществу. Более того, я рассматриваю науку в широком смысле как любое занятие, при котором человек пытается выяснить истину о природе при помощи таких инструментов, как разум, наблюдение и эксперимент. Археологи пользуются наукой для датировки и изучения древних цивилизаций. Лингвисты – для реконструкции исторических отношений между языками. Историки – когда пытаются выяснить, сколько людей погибло в результате холокоста, или опровергнуть утверждения тех, кто холокост отрицает. Историки искусства – для датировки картин и установления их подлинности. Экономисты и социологи пользуются наукой, когда пытаются понять причины социальных явлений, хотя «истина» в этих областях может оказаться весьма туманной. Туземные народы пользуются наукой, когда определяют, какие из местных растений помогают при болезнях. (Использование хинина при лечении малярии, к примеру, медики позаимствовали у перуанского племени кечуа, где готовили одну из ранних версий тоника: смешивали подслащенную воду с горькой корой хинного дерева.) Даже библеисты пользуются наукой для реконструкции места и времени написания Библии. Разумеется, не все из этих областей полностью научны. Значительная часть исторических трудов, к примеру, состоит из непроверяемых рассуждений о причинах тех или иных событий.
