Вера после Катастрофы - страница 22

Освенцим открыл нам вершину зла, но также и вершину добра. Чем ужаснее было страдание, тем чудеснее все проявления веры в человека, в духовные ценности. Зло было противоестественным, но и добро тоже. Или лучше сказать сверхъестественным? Унижение было нечеловеческим, но и достоинство — тоже. Или Лучше сказать сверхчеловеческим? Я убежден, что в нашем поколении нигде на земле вера не получила такого благородного выражения, как в гетто и лагерях, в царстве страшнейшего попрания всех моральных норм. Там человек пал низко, но там же он поднялся на невиданные высоты духа. Если способность человека совершать непостижимые преступления против своего ближнего наводит на мысль об отсутствии Бога, то что сказать о непостижимой способности человека к добру, самопожертвованию, вере? Разве человек нечто отдельное от природы? Разве можно отвергнуть мир, но принять человека? Разве можно принять человека, зная его бесконечную способность ко злу? И разве можно отвергнуть человека, зная его столь же бесконечную способность к добру? Все это, конечно, вопросы, а не ответы. Но важно понимать их значение, если мы хотим попытаться разобраться в проблемах бытия после Катастрофы.

Нужно осознавать противоречивость человека, стоящего перед лицом смерти. Эта противоречивость — источник трагедии и источник надежды. Хаос, если он осознан, если против него борются, — это нереализованный смысл. Проникнет ли когда-нибудь философия в тайну этих противоречий? Я не уверен в этом, но важно, чтобы вера, по которой живет человек — а все мы живем по какой-нибудь вере, — должным образом осознала противоречия бытия. Задача верующего еврея не в том, чтобы объяснить, почему Бог молчал пока крематории поглощали треть еврейского народа, а в том, чтобы объяснить эту трагедию в рамках иудаизма. Если это удастся, то, несмотря на трагедию, нам останется надежда.

Одна из уцелевших узниц Освенцима заканчивает свои воспоминания такими словами: "Я верю, что голос Израиля, пока еще слабый, не умолкнет и будет провозглашать законы правды и справедливости. Я выжила… теперь я знаю, что огонь не может потушить сердце человека и газ не может остановить дыхание Бога". Мы не пытаемся оправдать Всевышнего и то, как Он поступил с Израилем. Мы хотим понять, можем ли мы осмысленно верить, несмотря на ужасное молчание Бога во время Катастрофы.

Мы понимаем, что пытаться понять Катастрофу, исходя только из самой Катастрофы, бесполезно. Мы должны рассматривать трагедию европейского еврейства в контексте всей мировой истории. Мир погрузился в хаос. Будущее человечества в опасности. И не только потому, что воздух, которым мы дышим, может нас отравить. Болезнью поражена душа человека. В этом хаосе еврей вполне сознает, что его судьба неотделима от судеб других народов, что его особая история тесно связана с историей мировой. Еврейская история, как никакая другая, всегда отражала духовный путь человечества. Но еще никогда на долю евреев не выпадали такие испытания, как в двадцатом веке. Вместе с тем не было поколения, которому Всевышний дал возможность увидеть столько ободряющих знаков. Тому самому поколению, которое вынуждено было испить чашу страданий[1] до самого дна, была дарована и чаша утешения[2]. Пережившие Освенцим и Треблинку воспряли духом в Сионе. Их муки увенчались созданием независимого Израиля. Но и там нет им покоя. Всеобщий хаос угрожает всему человечеству, а значит и Израилю. И еще не придя в себя после ада лагерей, едва успев порадоваться обретенной родине, евреи оказались перед угрозой новой Катастрофы. Если судить по отношению к нам других народов, возможность второго Ос-венцима исключить нельзя. Мир на это вполне способен. Те из нас, кто еще помнит зарождение и расцвет нацизма в самом сердце Европы и благосклонную терпимость к нему народов, понимают, что сегодня моральный климат едва ли вселяет больше надежд, чем перед второй мировой войной. Сколько же может взаимный страх сдерживать руку, которая способна пустить в ход оружие огромной разрушительной силы и которой движет так мало мудрости?